Ведь это же узелок с часиками лежит у ступеньки. Ей-богу, лежит. Как миленький лежит узелок.
Задрожал Петька и схватил узелок. И только схватил, выбегает из чайной кучерявый.
– Сидишь? – говорит.
Испугался Петька.
– Сижу, – говорит. И часики прячет. В дырку прячет, в бывший карман.
– Молодец, – говорит кучерявый. – Молодец, что дождался. Ценю. Не ожидал я в тебе такой честности.
Вынимает кучерявый какой-то пирожок подгорелый. Подает Петьке.
– На, – говорит, – тебе за такую сознательную честность пончик. Прими, пожалуйста. Специально для тебя гривенник загубил. От чистого сердца.
Взял Петька пончик, понюхал, проглотил незаметно, в себя пришел.
– Ладно, – говорит, – пончик пончиком. А почему вы так долго чаи распивали? А? Я, кажется, не нанимался ждать вас по три часа.
– Ладно, – говорит кучерявый. – Не сердись. Выпил я всего шесть стаканчиков. Съел булку. А теперь и идти можно. Идем, пожалуйста, шпана ненаглядная.
Подтянул Петька портчонки – пошел.
Идут они быстро. Бодро. Особенно кучерявый. Кучерявый, так тот прямо бежит. И на почки свои внимания не обращает. А Петька украдкой часы куда-то запихал. В заплатку какую-то, что ли… Грустить перестал. Такой человек Петька – неунывающий.
«Все равно, – думает. – Наплевать. Здесь не вышло, там выйдет. С приюта смоюсь».
Вышли они на широкую Введенскую улицу. С крутым подъемом.
Кучерявый пальцем показал.
– Видишь, – говорит, – на горе стоит дом? Белый. Под зеленой крышей. Тот дом под зеленой крышей и есть приют Клары Цеткин. Пришли, слава богу…Действительно, дом белый, крыша зеленая. Трубы на крыше. Окна там всякие, ставни – все честь честью. Палисадник даже. В палисаднике тополя пыльные.
Двор. Ограда каменная. Калитка.
Кучерявый в калитку постучался. За оградой пес залаял, цепь зазвенела.
Грустно стало Петьке ужасно. Вздохнул Петька.
«Приют? – думает. – Ничего себе приют. Тюрьма какая-то… На замочках все да на ключиках. Отсюда и не смоешься, пожалуй».
Открылось в калитке окошечко маленькое – глазок. Выглянул кто-то в окошечко. Косоглазый кто-то. Не то татарин, не то китаец, не то монгол.
– Кто? – спрашивает. – Кто такой стучится?
– Откройте, – говорит кучерявый. – Не бойтесь. Ничего особенного. Малолетнего вора веду.
Окошко захлопнулось, в скважине ключ заерзал. Распахнулась калитка, косоглазый русским оказался…
– Здравствуйте, – говорит. – Милости просим. Заходите.
Вошли. Собака бросилась. Лает, язва, рычит.
Цыкнул на нее косоглазый.
– На место, Король!
– Проходите, – говорит, – в контору к заведующему – по лесенке во второй этаж.
Пошли через двор. И сразу кучерявый важности напустил: наган поправил и по-военному зашагал: раз, два, левой!
А Петька идет, озирается. Двор громадный, щебнем по краям усыпан; сквозь щебень крапива, лопух растет, всякая гадость.
В открытые окна ребята глядят. Петьку разглядывают.
Слышит Петька:
– Ребята, фрея ведут!
«Что, – думает Петька, – за фрей еще? Какой я фрей?»
По лесенке поднялись в контору. В конторе какой-то маленький и чернявенький хлопчик сидел на полу и кисточкой рисовал на громадной бумажине красную пятиугольную звезду.
– Здрасти, – сказал кучерявый.
– Здрасти, – ответил чернявенький хлопчик, очень важно и басом. – Вам заведующий требуется?
– Заведующий, – сказал кучерявый.
– Федор Иванович! К вам… – кричит чернявенький, а сам Петьку разглядывает с ног до головы и насмешливо улыбается.
Выходит из соседней комнаты Федор Иванович, заведующий. Человек плешивенький, очкастый и седоват слегка.
– Так, – говорит. – Здравствуйте. Новенького привели?
– Новенького, – отвечает кучерявый. – Здравствуйте. Примите, пожалуйста, под расписку.
– Расписку? Так… получите… Так… Можете идти.
Взял кучерявый расписку, поглядел.
– Прощайте, – говорит. – Прощай, шпана.
Ушел кучерявый.
Федор Иванович за стол уселся. Петьку оглядел.
– Звать тебя Петром? – спрашивает.
– Петром, – отвечает Петька. И фамилию назвал.
– Так, – говорит Федор Иванович и спрашивает: – Вор?
Покраснел Петька. Сам не знает почему. Чудной какой-то этот Федор Иванович.
– Вор, – отвечает.
– Так… – говорит Федор Иванович. – Это ничего. Это бывает. Поживешь – человеком будешь. А сейчас тебя первым делом в должный вид привести надо. Так… Миронов, отведи новичка к Рудольфу Карлычу.
Вскочил чернявенький хлопчик, кисточку бросил, руки вытер.
– Идем, – говорит, – пацан.
Идут они по разным коридорам. Темновато. Лампочки угольные тлеют. Двери белые по сторонам.
– Это, – говорит чернявенький, – классы у нас тут помещаются. Уроки происходят.
– А куда ты меня ведешь? – спрашивает Петька.
– К санитару Рудольфу Карлычу. Мыть он тебя будет.
– Мыть?
– Ну да. В ванне.
Постучал чернявенький в какую-то дверь.
– Рудольф Карлыч! Примите новенького!
Вышел толстенный дядя в белом халате. Уши у дяди громадные, голос жирный. Немец, должно быть. Санитар.
– Нофеньки? – спрашивает. – Это ошень мило, – говорит. – Идем в ванную, пока вода горячий.
Потащил Петьку в эту самую ванную. Притащил.
– Растефайся, – говорит.
– Что?
– Растефайся. Мыться будешь. С мыло и щетка.
Стал Петька с себя барахло сдирать. Полегоньку сдирает.
«Как бы, – думает, – часики не выскользнули».
А санитар, между прочим, говорит:
– Ты это все оставляй. Да. Мы твою кустюм в печка сожгем.
Испугался Петя. За штанишки ухватился.
– Как то есть? – спрашивает. – Как то есть в печка?
– Да ты не пойся. Мы тебе другая костюм выдадим. Чистый. Чистый брючка, чистый блюзка и даже сапожка дадим.
Что делать Петьке?! Сидит Петька совершенно нагишом, сжимает в руках грязное свое барахлишко и дрожит. Не от холода, конечно. Тепло в ванной, жарко. От страха дрожит.
«Ну что, – думает, – мне делать? Погибать?»
А погибать Петьке прямо не хочется.