- Только чур, не влюбляться, - тихонько сказала она и значительно добавила. - Надоело.
Наум поверил. Теперь ей могло надоесть. Две жиденькие косички превратились в модную прическу со стриженной челкой, запавшие глаза были подведены карандашом, а голос стал низким и томным. Анна взяла его под руку и потащила на бульвар, где воспитывали детей и выгуливали пенсионеров. Для Анны была ранняя осень, для Наума - конец пражской весны.
- Мне не нравятся твои ориентиры, - сказала она улыбаясь. - Я все время за тобой летела, и ты все время шел куда-то не туда. Не годится, а? она привстала со скамейки, поправила юбку и красиво заложила ногу за ногу.
- Если ничего не поменять, то в нашей стране наступит кризис. Помяни мое слово.
- Есть люди, которым положено об этом думать. Займись делом и в эти люди попадешь ты. А так - просто все плохо кончится.
- Я еврей, меня не примут.
- Так ты поэтому, - разочарованно протянула она. - Только поэтому? Вообще - глупости. В нашей стране национального вопроса не существует.
- Для русских, - уточнил Наум. - И коммунизм можно построить, если чуточку подправить.
- Ты хочешь в тюрьму? - глаза Анны округлились и стали излучать рентгеновское сияние. - Мы тебя спасем. Вот.
- Уже поздно. Я выбрал для себя дело , - Наум был гордым и думал, что умным. Казалось, что мир только и ждет его нежного, но принципиального участия в переустройстве оного по лучшим продуманным образцам.
- Математику? - она лукаво улыбнулась. - Будем всем говорить, что ты выбрал математику. А с самиздатом, - шепнула она треснувшим севшим голосом и нервно обернулась по сторонам - с этим прекращай. Еще не хватало тебе листовки клеить.
- Анна, - строго сказал Наум и решительно встал со скамейки. - Не лезь не в свое дело.
- У меня комсомольское поручение-шефство над тобой. И никто так и не отменил. Приходи ко мне на день рождения. Я дам тебе лекарство от глупости.
- Сама дура, - огрызнулся Наум.
- Проходили уже, - улыбнулась она и, легко слетев со скамейки, исчезла между деревьями...
...Максим беспомощно завертел головой. Машина стояла на обочине. Шеф ушел в прошлое, а если простоять здесь весь день, то Чаплинского могут запросто объявить в розыск. И прощай, славный приют бывших охранников суперматиствов.
- А говорил, знаешь. Не местный, что ли? - спросил Наум не поворачивая головы.
- Так улицы теперь по названиям. Не по линиям, - неуклюже оправдался Максим.
- Направо, метров триста и через балку. Есть такая?
- Нет, застроили. Давно. Я ещё в школу ходил.
- Действительно, давно, - усмехнулся Чаплинский.
Надо слушать женщин. Всегда слушать женщин. Они не воюют, не убивают. Они подстраиваются и принимают любые условия. Мировые проблемы для них служебный фон очередного романа, а жизненные этапы измеряются модой на шпильки, платформу, шиньоны и парики. Евреи молодцы, что ведут род по матери. Они, наверное, просто не знают, на что способны другие гойские женщины...
- Знакомься, Наум, это Таня. Моя сокурсница, - Анна подтолкнула невысокую темнорусую девушку в плечо, и та едва не упала в объятия опешившего подщефного. "Все подстроено" , - сделал вывод проницательный Наум и решительно приложился губами к тонкой, почти прозрачной руке.
- Он - нахал, - спокойно констатировала девушка и аккуратно вытерла ладошку о широкую серую юбку. - Слюнявый причем.
- Нет, я просто голодный. Как волк, - Наум почему-то не обиделся. Ему стало легко и свободно. Маленькая пичужка оказалась Анькиным бойцом, но размером - ГОСТом и стандартом подходила Науму. "Будем брать" , бесшабашно решил он, ещё не понимая, что влюбился окончательно и бесповоротно, как принято делать, если ты хороший мальчик и тебе девятнадцать лет. - Я сейчас поем и, выполняя комсомольское поручение, буду танцевать с вами весь вечер.
- Можно на ты, - разрешила Таня.
- Никогда. Без брудершафта - никогда, - церемонно ответил Нема.
Танечкины губы были узкими, прохладными, неуверенными, но для Наума такими опытными и умелыми, что стало даже обидно. Ведь он-то...
Мелькнула даже шальная мысль: "Может жениться". Мелькнула и пропала борец должен быть одиноким, чтобы не подвергнуть опасности свою семью. Правила этой новой игры были уже изучены досконально. Стало быть, Анин план провалился? Или провалился только наполовину.
- Ты проводишь меня, - спросила Таня, трогая его за руку.
- Если недалеко. И не тремя видами транспорта. А то укачивает.
- Какие мы нежные, - фыркнула она, на всякий случай оставляя добрыми и глаза, и улыбку. - Ань ,ну мы пошли. Все было прекрасно.
Еще раз с днем рождения.
Наум подал Танечке пальто и шаркнул ножкой в адрес хозяйки дома. Уже тогда было что-то нелепое, трагическое в этом их новообразовавшемся треугольнике. То ли фальшивая больная улыбка Ани, то и смутная тревога Наума, то ли слишком доверчивая Танина ладошка, которая трогательно лежала в его тяжелой, разбитой уличными боями, руке.
- Не заблудитесь на лестнице, у нас жильцы занимаются спортом, ядовито напутствовала Анна, почувствовав, что дружеский жест оказался значительно шире, чем могла вместить её обиженная женская душа. - Ничего, прошептала она, закрывая дверь. - Ничего, пусть походит. Лишь бы глупостями не занимался. Ничего...
Наум внимательно посмотрел на Максима. Если бы он спросил: "Зачем едем?", то Наум может быть и рассказал бы, что хотел, всегда хотел вернуться в свой самый счастливый вечер, который никогда в жизни больше не повторился. Всегда было ещё что-то - работа, борьба, дело, ненависть, долги. И память, которая как-то слишком услужливо рисовала эту картинку. И ничего не выдерживало сравнения с этой медленной ходьбой вокруг солидной Танечкиной пятиэтажки, построенной ещё при Сталине для усиления партийного воздействия предметнопространственной среды на одного отдельно взятого гражданина.
У Наума тогда было слишком много времени. Во-первых, целая жизнь впереди. С возможностями исправления и переделывания. Во-вторых, он хорошо и легко учился. Хвостизмом не болел, но прогуливал с пользой - в библиотеке или с "Молодыми голосами", в третьих, неусыпный контроль Анечки, которая в романе была третьим лишним,
добавлял суткам пару-тройку краденных часов - ночами Наум простаивал на лестничной площадке и объяснял Танечке, почему так жить нельзя и что для этого нужно сделать. Она соглашалась, не спорила, занимая паузы в рассуждении обстоятельными неторопливыми поцелуями. Иногда - были только поцелуи. Мещанская рутина затягивала, ещё немного, и непростое украшенье упало бы на палец. Прощай, молодость и её ошибки.
Наум умел вовремя прекратить. Оборвать и начать все сначала. Лекции, библиотека, споры и короткие извинительные речи для любимой девушки. Танечка покорно ждала, будто зная, что он никуда не денется. Родители, напряженно переговариваясь, готовились к худшему - к армии, к войне с Америкой, к выговору по партийной линии и к скоропалительной свадьбе по необходимости. Вести душеспасительные беседы с Наумом стало невозможно. Он стал похожим на ежика. Без головы и без ножек. Оставалось сетовать на всю молодежь целиком и полностью. И если бы не Аня, которая буквально за руку приводила домой юного "негодяя", то он просто бы пулей вылетел из института за неуспеваемость