Пазаний звучно похрапывал на кровати у противоположной стены, и глаза его быстро двигались под сомкнутыми веками. Уриил нахмурился, когда в его памяти вдруг всплыл обрывок того, что ему снилось.
Он видел перед собой пещеру и что-то очень яркое и злобное, выползающее из нее. Уриил не мог в точности разглядеть его очертания и природу, но был абсолютно уверен, что это нечто неописуемо жуткое. Он потряс головой, прогоняя последние остатки сна, и свесил ноги с кровати.
Стараясь двигаться как можно тише, он налил в кубок воды и прополоскал рот. При этом капитан ощутил привкус пепла и еще чего-то металлического, напомнившего о крови. В воздухе витал слабый запах чего-то подгоревшего, и Уриил решил, что, должно быть, где-нибудь рядом с их комнатой находится кухня или столовая.
Он потер ладонями глаза, смущенный той вялостью, которая одолела его мышцы и мысли. В нормальных обстоятельствах космический десантник был способен перейти из сна в полную боевую готовность буквально за один вдох, но с самого первого дня на Салинасе всем его существом овладела странная апатия.
Возможно, была какая-то причина, которая могла объяснить и это его состояние, и то, что повсюду на улицах и среди самих Фалькат он видел только удрученные лица. Это была грустная планета, и меланхолия, захватившая в плен самого капитана, вполне могла быть составной ее частью, пропитавшей саму материю этого мира и населявших его людей.
Пазаний потянулся на кровати и сел, а затем поднял руки, чтобы почесать затылок… затылок, изрядно обросший за последнее время. Поднял сержант обе руки, но вот прикоснулась к волосам только левая.
— Черт, никак не привыкну, — произнес Пазаний, глядя на покрасневшую культю правой руки. — Пока она была заражена ксеноинфекцией, я ненавидел ее, а теперь мне ее не хватает. Тебе не кажется это странным?
— По мне, так вполне естественно, — отозвался Уриил. — Я слыхал, что некоторые люди, потеряв конечность, утверждали, будто чувствуют, как та чешется, словно она все еще на месте.
— И от кого же ты это слышал?
— Это было на Тарсис Ультра, — объяснил Уриил. — Магос Локард рассказывал мне о древнем адепте Марса. Звали его Симеоном, и он ввел в обиход целую серию новых разновидностей аугметических имплантатов. Что-то там было такое про то, что этому самому Симеону удалось сделать электрографические снимки пациентов, на которых все конечности оказывались видны даже после того, как их уже ампутировали.
— И как он их делал? — спросил Пазаний, почесывая культю, которая, как видел Уриил, была ярко-красной от воспаления и покрытой коричневатой коркой там, где еще не наросла кожа.
— Локард этого не знал, — ответил капитан, поднимаясь с постели и начиная серию упражнений, чтобы размять затекшие мышцы, — но рассказал мне, что Симеон был членом некого Драконьего культа и что никто точно не знает, существовал ли этот человек на самом деле. Рассказы о его трудах — на Марсе нечто вроде сказок. Говорят, он умер во время Марсианской схизмы в конце Древней Ночи.
— Зубы Императора, это же такая седая древность, что кто тут разберется, правда это или ложь! — сказал Пазаний, присоединяясь к зарядке Уриила.
— Примерно то же самое сказал и Локард, — ответил капитан. — Кроме того, он тогда еще добавил, что Марс забыл столько всего, что все что угодно из истории этой планеты может оказаться просто легендой.
— Легенды рождает время и пустая болтовня, — кивнул Пазаний, — разве не так говорят на Марсе?
— Дай достаточно времени, и все что угодно станет легендой, — согласился Уриил. — Однажды настанет момент, когда и мы с тобой в нее превратимся. Быть может, нам даже посвятят фрески в Храме Исправления.
— Или поставят статуи на Аллее Героев, — улыбнулся Пазаний.
Два друга провели первые утренние часы, вспоминая жизнь на Макрагге и красоты этого мира, который оба надеялись скоро увидеть. Спустя некоторое время они вдруг пришли к осознанию того, что уже слишком давно не проходили подобающие Астартес тесты на силу и выносливость. Оказавшись вдали от своих боевых братьев, они не имели возможности состязаться с ними и пытаться их превзойти, что не могло не сказаться на навыках. Этот факт был весьма неприятным.
Когда они как раз заканчивали с зарядкой, в дверь вежливо постучали, и в комнату вошел Эвершем, двигавшейся все с той же угрожающей кошачьей грацией. Его лицо не выдавало никаких эмоций; впрочем, Уриил всегда испытывал некоторые затруднения, когда пытался разобраться в чувствах простых смертных.
— Доброе утро, — сказал капитан.
— И в самом деле доброе, — отозвался Эвершем. — Надеюсь, вам хорошо спалось?
— Вполне, — заверил Пазаний.
— Чем можем быть вам полезны, мистер Эвершем? — спросил Уриил.
— Губернатор Барбаден посылает вам свой привет, — начал Эвершем, — и просит меня уведомить, что распорядился назначить для вас встречу с Яницепсами.
Ощущение солнечных лучей на коже стало для Сержа Касуабана приятным разнообразием после тесных, провоцирующих клаустрофобию Палат Провидения. И хотя воздух Мусорограда вряд ли можно было назвать свежим, он все равно был куда приятнее, нежели затхлая атмосфера смерти и отчаяния в металлических коридорах и больничных палатах.
Мусороград — именно такое «говорящее» название заслужил крупнейший район Барбадуса, и оно, как полагал Касуабан, как нельзя лучше ему подходило. Многие из изначальных построек, некогда возведенных здесь, были разрушены еще во время первой войны при усмирении планеты и так и не отстраивались заново. Те же, что сохранились, стояли впритирку к домам, созданным из оставленного гвардией наследства.
Это место стало кладбищем брошенных боевых машин полка. Дюжина бронированных рот оставила здесь свою технику, чьи экипажи уволились из Фалькат, или же просто поломанную и не поддающуюся ремонту. Находчивым гражданам не понадобилось много времени, чтобы, проявив смекалку, поселиться прямо в этих машинах, некогда несших в бой их врагов, и теперь бывшие танковые эскадры служили пристанищем для многих семей. Моторы были отремонтированы и переделаны в обогреватели, а отсеки боеприпасов превратились в спальни.
Тысячи людей жили в этих стесненных условиях, с первым заводским гудком отправляясь на работу в оружейные цеха или на фабрики по переработке прометия. На всем Мусорограде лежал налет усталости и меланхолии, и Касуабан понимал, что его собственное присутствие здесь терпят постольку, поскольку нуждаются в его лекарствах и врачебных способностях.
Касуабан сидел за металлическим столиком, установленным на козлы, и ставил успокаивающий бацитрациновый компресс рабочему, обварившему руку, когда подготавливал к отправке в другие миры топливный гель. Этот человек в некотором роде был счастливчиком — опытный санитар оказался неподалеку и обработал его рану прямо на месте, что, впрочем, не избавляло впоследствии от ужасных шрамов.
Закончив с компрессом, Касуабан отпустил мужчину со строгим наказом следить за чистотой раны, хотя и понимал, что исполнить это указание в таком месте, как Мусороград, весьма проблематично.