Миссис Хайден заказала себе сок лайма с каплей гренадина и тоже стала наблюдать.
Чего ждали от предстоящей ночи все эти люди? Чего они хотели? Развеять скуку? Показать себя? Доказать, что они ничуть не более больны, чем миллиарды остальных? Найти партнера для секса? Или каким-то чудесным способом мгновенно излечиться? А чего ждет она сама? Не всего ли этого сразу?
Доктор Робертс озабоченно глянул на часы и дал знак включить музыку. Заиграла невыразимо щемящая мелодия, в которой переплелись жажда наслаждения, истома после тяжелых трудов и тоска по чему-то несбывшемуся и несбываемому. В тот же миг в зал вошел Виктор.
Несколько пар уже начали танцевать, в том числе и Волендор с Балашовым, остальные же робко сидели или стояли за стульями. Белый цветок в волосах миссис Хайден молочно мерцал, и, открыто просияв синими даже в полумраке глазами, Виктор протянул ей руку.
Мелодия сама диктовала движения телу, за– ставляя его грациозно изгибаться, раскачиваться, вращаться и безвольно отдаваться звукам. Теплые руки лежали на плече и талии миссис Хайден, ей казалось, что от блаженства она на доли секунды теряет сознание. Она еще думала, что надо бы непременно рассказать Виктору о сегодняшней удивительной встрече с балобаном и обсудить, что бы это могло значить, но ей было так хорошо, что не хотелось нарушать словами это молчаливое единение. Да и впереди у них будет еще много времени.
К несчастью, танец довольно быстро закончился. Виктор проводил ее к первому свободному стулу, но вместо того чтобы сесть рядом, сверкнул особенно белыми в полутьме зубами и, сказав, что на бале надо танцевать, шагнул к Волендор.
И миссис Хайден, не веря своим глазам, увидела, как с той же ласковой уверенностью он обнял девушку, и они закружились в каком-то сногсшибательном танго. Правда, лицо у Волендор было напряженным и недобрым. Но они танцевали откровенную страсть. Ритмы Гарделя, сменившие тонкую чувственность века девятнадцатого и вальса, открыли для века двадцатого, уже тяготящегося пресностью жизни, бездонную стихию страсти и танго.
Постепенно они остались единственными танцующими, и перед собравшимися развернулась почти нереальная по достоверности картина ухаживания, соблазнения, первых восторгов, ревности, соперничества, боли, слепоты и безумия. Наконец Волендор устало замерла, заломленная, как тростинка, через колено партнера. Зрители захлопали, а миссис Хайден закрыла лицо руками и выбежала прочь.
В ту же секунду Волендор поднялась расправленной пружиной и до боли стиснула протянутую руку Виктора.
– Выйдем, мне необходимо поговорить с вами, – сквозь зубы прошептала она. И громко добавила: – Здесь слишком жарко, пойдемте глотнем немного воздуха.
И как только они оказались за стеклянными, звуконепроницаемыми стеклами корпуса, казавшегося сейчас снаружи китайским фонариком, она остановилась, почти касаясь Виктора грудью.
– Зачем вы это делаете? Я давно уже хотела сказать вам, но все надеялась, что ошибаюсь. Вы ведете двойную игру, Виктор. И если поначалу в ней был смысл, то теперь она стала просто нечестной и жестокой.
– Это совсем не игра, – серьезно ответил он.
– А что же?! Безусловно, я очень благодарна вам, Виктор. Вернее, слово «благодарность» даже слишком слабо – вам я обязана возвращением в человеческое состояние. Этот сухарь Робертс мог лечить меня годами и, конечно, вылечил бы, но на это ушли бы лучшие годы. К тому же он лечит голову, а не сердце. А вы… И все же, несмотря на это, или, возможно, именно благодаря этому я имею право говорить с вами откровенно… – Она усмехнулась. – Как творение с творцом. Как Галатея с Пигмалионом. – Виктор благодарно прижал ее к себе. – Не надо. Поначалу я даже подумала, что вы тоже врач, только переодетый, так сказать, для ускорения процесса…
– В общем, можно сказать, что определенным образом это так и есть. Только я врачую душу.
– Так вы священник? – вырвалось у изумленной девушки.
– Разве я похож на такового? – улыбнулся Виктор.
– Слава богу, нет. Терпеть не могу всех этих святош еще с коллежа! Но дело не в этом. Кто бы вы ни были, вы открыли мне себя саму. Это воистину бесценный подарок. Однако это никоим образом не дает вам права вести себя бесчеловечно по отношению к другим. Вероятно, вы забыли, что я была здесь, в отличие от других пациентов, в полном сознании, то есть воспринимала мир без всяких искажений, только сама оставаясь безвольной. И, признаюсь, я с большим интересом наблюдала за всеми, тем более что моя специальность социология. И я прекрасно видела, что вас связывает с миссис Хайден настоящая глубокая… дружба. Вас обоих.
– А почему, Виола, в таком случае вам не пришло, например, в голову, что ей я тоже лишь пытался помочь?
– И бросили, ничего не добившись? – горько спросила в ответ девушка. – Хорошо. Я даже приму такое ваше объяснение, но она… Она-то влюблена в вас по-настоящему, поверьте, я понимаю в этом больше вас, как любая женщина.
– Это всего лишь метания неокрепшего сознания, для которого любое слово или действие принимает размеры мирового масштаба.
– Любят не сознанием, мой драгоценный Виктор. И переживания, и горе ее подлинны и ничуть не менее серьезны, чем у какого-нибудь высоколобого профессора, у которого с сознанием и психикой все в порядке. Но вот что: на днях я покидаю наше благословенное заведение и очень прошу вас, нет, я просто требую, чтобы еще до моего отъезда вы объяснили ей все.
– Что все? – рассмеялся Виктор, но глаза его стали серьезны и печальны. – Что мы пережили с вами несколько действительно упоительных часов? Что вы настоящая, умная, прелестная девушка?
– Пусть так, но… – лицо Виолы вспыхнуло так, что это стало заметно даже в темноте. – Но ведь это только внешнее, это неправда, вы никогда не испытывали ко мне никаких чувств.
– Она не поверит. Большинство людей, находящихся здесь, не в состоянии понять парадоксов такого рода. Для них поступки и чувства неразделимы.
– И все же вы должны попытаться! – Девушка даже топнула ногой, чтобы придать своим словам большую требовательность.
– Подобная откровенность только увеличит ее боль.
– Разве можно еще что-то увеличить после нашего сегодняшнего танго! Нет, вы пойдете, побежите к ней прямо сейчас! – В голосе Виолы появились опасные истерические нотки. – Слава богу, писать вам ничего не надо, ваша дисграфия вам не помешает, а говорить вы мастер!
– Успокойтесь, Виола, вернемся в зал, наше отсутствие становится уже невежливым.
– Да плевала я на всю эту вежливость! Идите один, раз это вас так заботит! А я… – Она отчаянно взмахнула рукой и, ссутулив узкие плечи, побрела вверх по дорожке терренкура, освещенной неверным светом молодого месяца.
– Только без глупостей, Виола! – крикнул ей в спину Виктор. – Иначе я буду вынужден…