– Ты кто такой?! – воскликнул он, удивляясь такой неожиданной перемене.
– Не шибко ори тут… – недовольно пробурчала морда, и только теперь Мартин смог разглядеть оливковую кожу и резкие рубленые черты монгийца.
– Да что ты тут делаешь? – не удержался он.
– Служу, чего еще мне тут делать?! – в свою очередь удивился монгиец.
– А где Борц, что с ним случилось?
– Не знаю я никакого Борца, меня из похоронной команды направили, сказали, будет новая служба.
– А Борц?
– Да кто такой этот Борц?
– Но ты же пришел на его место!..
– Не знаю ничего. Мне сказали: иди и будешь там служить, даже обеда не выдали. У тебя, кстати, ничего пожрать не найдется?
Монгиец просунул голову в раздаточное окно и так взглянул на Мартина, словно прикидывал, какую руку или ногу у него сожрать.
– Я же арестант, какая у меня тут жратва?! – в отчаянии воскликнул он, все еще не веря, что уже не увидится с Борцем, с которым провел вместе столько лет и практически стал частью его семьи.
Даже внуки надзирателя знали о Мартине и передавали ему приветы, а его жена каждый год отправляла подарки.
Они ни разу его не видели, но много о нем знали, как о родственнике или хорошем соседе, который живет неподалеку. И вот весь этот мир разом рухнул, оставив только эту морду с голодным блеском в глазах.
– Ты вообще кто? Как тебя звать?
– Я Рунхо, и я думал, что эта служба получше будет.
– Но где Борц, где твой предшественник?
– Ты что, тупой?! – рявкнул монгиец. – Я же тебе сказал – я из похоронной команды и знать не знаю, где тут какой-то Борц!..
– Ладно, Рунхо, забыли. Давай знакомиться, – предложил Мартин, поняв, что условия изменились и к ним нужно приспосабливаться заново.
– Давай, – вздохнул новый надзиратель. – Но пожрать у тебя все равно нет. Как, ты говоришь, тебя зовут?
– Мартин.
– Ну ничего, нормальная фамилия. Давно сидишь?
– Двадцать лет.
– Да? – удивился Рунхо. – А мне говорили, здесь больше трех лет никто не выдерживает.
– Ну вот, так вышло, – пожал плечами Мартин.
– Да-а, – покачал головой Рунхо. – А пожрать-то, значит, нету, а у меня брюхо с утра подводит.
– Сухарик есть один. Маленький.
– Правда? – оживился Рунхо. – Давай!..
Мартин принес небольшой кусок засохшего хлеба, который оставил себе на ужин, и Рунхо с удовольствием его проглотил, казалось, даже не прожевав.
– А попить есть что?
– Так у тебя возле стены бочка стоит, только в ней вода гнилая…
– А, точно.
Рунхо отошел от раздаточного окошка, оставив его открытым, что делать категорически запрещалось. Вылезти через него ни один узник не мог, но правила есть правила, и когда Рунхо вернулся, отдуваясь и рыгая после гнилой воды, Мартин ему сказал:
– Ты должен закрывать окошко, когда отходишь от двери. Если старший надзиратель увидит, тебя выгонят.
– Ха! Да куда они выгонят, снова в похоронную команду? Так я там нормально жил, мог весь день дурака валять, когда работы не было. И выпивку можно было достать, и рыбки в озере наловить.
Рунхо вздохнул, должно быть, жалея, что променял одну службу на другую.
– И червивки здесь тоже достать негде. Ведь негде?
– Борц не пил, у него семья.
– А я холостой, пока. Мне с вашими бабами нельзя якшаться, а нашенские далеко, – Рунхо снова вздохнул.
– Ты один приехал?
– Народ понемногу бежит из Ронги, там что ни год – моровое поветрие.
– Ронги далеко, и я слышал, там живут только орки, – заметил Мартин.
– Что ты такое говоришь?! – вскинулся вдруг Рунхо. – Нельзя говорить «орки»! Надо говорить – монгийцы.
– Правда? А я не знал…
– Не знал, теперь знаешь. Меня на рынке в Самотяре однажды заречные едва оглоблями не отходили, и все потому, что я просто сказал «хороший гном», представляешь?
– Значит, и так нельзя говорить? – начал понимать Мартин, почесывая бороду.
– Выходит, нельзя, – согласился Рунхо. – Ну, то есть мы с тобой можем говорить «гном-гном-гном», и ничего страшного, ведь рядом их нет, но если будут, говори просто – заречные.
– Я понял. Но знаешь что, я слышал, как твои земляки между собой называли друг друга этим словом…
– В каком смысле?
– Ну, они камни грузили, понимаешь? И один другому говорил: «Эй, это самое слово, хватит отдыхать, иди работать». А второй ему ответил: «Ладно, это самое слово, иду».
– Это они между собой, а между собой можно.
Примерно неделю Рунхо входил в роль надзирателя, и Мартину приходилось обучать его всем премудростям службы.
Заочно через Борца он был знаком со всеми узниками на этаже и все, что знал о них, рассказывал Рунхо: кто как себя ведет, за что сидит и как с ним нужно разговаривать. Инструктаж получался не только подробным, но и художественным, и Рунхо часами простаивал у двери в камеру, с интересом слушая историю про очередного узника.
Однажды он пришел несколько озадаченный и сразу стукнул в раздаточное окошко – это был жест уважения перед более старшим и знающим, ведь Мартин провел в этой тюрьме двадцать лет и, хотя выглядел в своей бороде и длинных космах как старик, мог перебираться по балке через всю камеру на руках, да еще потом «вставал на пальцы» и снова перебирал руками, поражая этим новичка-надзирателя.
– Привет, Рунхо! – отозвался Мартин.
– Привет, Мартин. Слушай, по всему Углу такой переполох поднялся, говорят, старый лорд заболел.
– Заболел? – переспросил Мартин, почесывая бороду.
– Да, говорят, лежит и не поднимается.
– И что же тебя так беспокоит, там ведь еще молодой лорд Адольф имеется. Без наместника край не останется.
– Я не об этом. Как бы не спихнули меня с этого места.
– Тебе же вроде не нравилось поначалу.
– Не нравилось, но ты меня образумил, все растолковал, и теперь я вижу, что такая служба мне по силам. А жалованье здесь побольше дают. И вот, посмотри, какую обновку вчера выдали.
Рунхо отошел от окошка и повернулся кругом, демонстрируя суконный мундир с королевским гербом на плече и короткие сапоги из свиной кожи.
– Видал?
– Хорошая обновка, долго продержится.
– Да, долго. А старую я тебе принесу. Главный ее забрать хотел, но я ее с телеги стащил и в кусты сунул – завтра доставлю, а то твоя дерюжка совсем износилась.