Отпевание кончилось. Полковник подставил плечо под чей-то гроб и пошёл вместе с огромной процессией через всю Москву, к Всехсвятскому братскому кладбищу. Путь был долгим. Иногда доносились приглушённые разговоры.
— Скоро, скоро кончится этот ужас.
— Они между собой перегрызутся, вот что! Из их ЦК ушла уже дюжина министров.
— Им никто не верит, их никто не хочет. Они сами себе надоели. Обещали мир, а пролили столько крови, обещали хлеб, а Россия на грани голода.
— Через неделю будет новый переворот, новое правительство.
— Какое же?
— Учредительное собрание!
— Для этого не нужно переворотов, оно избрано законным путём.
— Помилуйте, какие теперь законы, кроме их варварских декретов? В Петрограде уже расстреливают юнкеров. Начали арестовывать священников, за то, что отпевают погибших. И говорят, тоже будут расстреливать. Уже были случаи.
— Керенский куда делся?
— Сбежал. Натворил дел и смылся.
— Уезжают послы. Посольства закрываются.
— Даже немцы не желают вступать с ними в мирные переговоры.
— Бросьте, немцы сами этих большевизанов тут у нас развели, как чумных крыс.
Процессия иногда останавливалась у открытых церквей, погибших опять отпевали. Только к вечеру добрели до кладбища.
Данилов ещё никогда не видел столько матерей и отцов, одновременно, в одном месте, хоронивших своих детей. Десятки, сотни. Комья земли стучали о крышки, матери и молодые жены бросались в могилы, плач стоял такой, что разрывалось сердце.
Он не мог больше смотреть и слушать, побрёл прочь.
Что же дальше? Многие семьи бегут в Крым из Москвы и Питера. Там пока спокойно. Наталья Владимировна в последнем письме настойчиво звала их всех к себе, в Ялту. Но Михаил Владимирович категорически против.
— Я не убегу из дома по доброй воле. В гости бы съездил, с радостью. Соскучился по Наташе, по Осе. Но удирать — с какой стати? Да и куда мне сейчас, на костылях? Я здесь родился, здесь и помру.
В нетопленной тёмной квартире на Второй Тверской почти вся вчерашняя ночь ушла на уговоры, споры. Данилов настаивал, что ехать необходимо. Таня и Андрюша были на его стороне. Но Михаил Владимирович повторял: езжайте вы четверо, с Мишенькой. А я останусь, с няней, с Фёдором. Нога заживёт, вернусь в лазарет, буду работать. К тому же у меня тут лаборатория. Как я довезу все свои банки, склянки, крыс?
— Наловлю я тебе там крыс, сколько душе угодно! — сказал Андрюша.
— Папа, там тоже лазареты, и хирурги нужны, — сказала Таня.
— А здесь не нужны?
— Их, этих, лечить станешь? — хмуро спросил Андрюша.
— Для меня больные и раненые различаются по медицинскому диагнозу, а не по партийной принадлежности. Человек страдает, я обязан помочь, будь он хоть самый красный большевизан.
— Но ты же побежал с пистолетом, драться с ними!
— И опять побегу, если представится случай.
— Сам будешь стрелять, а потом лечить?
— Да, врач должен лечить всех, даже уголовных преступников. И потом, если я сбегу, получится, что я признал их победу. Поверил, будто они сильнее нас, испугался, сдался, бросил свой дом им на разграбление.
— Ага, то есть ты у нас смелый, а мы все, даже Павел Николаевич, жалкие трусы?
— Андрей, перестань, не передёргивай! — сказал Данилов.
— Вы все перестаньте! — вмешалась Таня. — Папа, ты прекрасно понимаешь, без тебя мы никуда не поедем.
— Таня, это шантаж. Вам четверым ехать действительно надо. Того и гляди, начнутся аресты. Павлу оставаться опасно. Да и скоро тут есть будет нечего. Ударят морозы. Езжайте. Бог даст, к весне этот ужас кончится, вернётесь.
— Нет, папа. Без тебя мы никуда не поедем, — упрямо повторяли Андрюша и Таня.
Данилов ещё в начале разговора понял, что спорить с Михаилом Владимировичем бессмысленно, и теперь, возвращаясь с похорон по тёмным грязным улицам, спорил с самим собой. Для него, боевого офицера, был только один путь — служить, воевать. Ничего другого он не умел делать.
Служить теперь было некому. Красное правительство сместило законного главнокомандующего Духонина и назначило на его место непонятно кого, какого-то прапорщика Крыленко. Чтобы начать воевать, надо было ехать на Дон, к Каледину. Туда собирались многие его бывшие однополчане и звали с собой. Это означало разлуку с Таней, с Мишенькой. Бросить их здесь, в холодной, голодной, смертельно опасной большевистской Москве, было немыслимо. Но и оставаться, сидеть сложа руки, без оружия, Данилов не мог.
Существовал ещё третий вариант, о котором говорил Алексей Алексеевич Брусилов. Старый генерал считал, что очень скоро большевики начнут формировать настоящую, профессиональную армию. Они уже сейчас понимают, что с ордами вооружённых дезертиров удержать власть невозможно. Им понадобятся военные, и тогда появится возможность отнять у них власть без боя. Внедриться в гущу войск, пронизать все изнутри духом боевого офицерства. Солдаты опомнятся, устанут от собственного озверения, захотят порядка, станут слушаться своих прежних, привычных командиров, и всё кончится само собой, бескровной победой над нелепым красным кошмаром.
Данилов не возражал старому раненому генералу. Но про себя знал: никакие компромиссы с большевиками невозможны. Подписывая договор с чёртом, глупо тешить себя надеждой, что перехитришь лукавого.
Остров Зюлып, 2006
Михаил Павлович Данилов шёл к морю по уютной нарядной улице. В витринах уже выставляли рождественские игрушки, по случаю субботы народу было довольно много. Кроме туристов, на прогулку вышли и местные жители. Михаил Павлович встречал знакомых, улыбался, останавливался, чтобы обменяться парой слов. После того, как пять лет назад его показывали по гамбургскому телевидению, никто не упускал случая поздороваться с ним и поболтать.
Из кондитерской выскочили две девочки в ярких куртках.
— Здравствуйте, герр Данилофф, вам очень идёт эта шапка, — сказала пятнадцатилетняя Кристина, дочь соседей.
Когда он прошёл, они захихикали. Шапка у него была детская, с двумя помпонами. Он её терпеть не мог, надевал редко, только ради Герды, она сама связала её для него на прошлое Рождество.