Ночные мотыльки летели на лампу, глухо бились о стекло. В круге света их гигантские черные тени метались по потолку.
Однажды в гости приехал старый товарищ вождя, интеллигентный большевик с маленькой внучкой. Ильич играл с пятилетней девочкой, рассматривал ее куклу.
– Что же она у тебя босая?
– Нет ботиночек, – вздохнула девочка, – вот сейчас лето, тепло. А как придет осень, боюсь, простудится, заболеет.
– Ничего. Что-нибудь придумаем.
Вождь, присев на корточки, долго рылся в сундуке, где были сложены подарки от благодарных трудящихся. Там, среди вышитых полотенец и рубашек, вязаных ковриков, бисерных кисетов, кружевных салфеток, он отыскал искусно сшитые крошечные кожаные сапожки. Они оказались впору кукле. Девочка прыгала, хлопала в ладоши, целовала вождя в бледные щеки. Дед ее прослезился в умилении.
В тот же день пришло известие от Чичерина. Германское правительство потребовало согласия Совета народных комиссаров на ввод в Москву вооруженного немецкого батальона для охраны посольства. Вождь не стал слушать до конца текст официальной ноты и приказал Чичерину ответить немцам категорическим отказом.
Вечер омрачился приступом головной боли. Ночь прошла без сна. Утром Ильич с семейством выехал в Кремль и опять принялся за свою работу. Диктовал резолюции, телеграммы, давал указания по телефону.
Цурюпе: «Я предлагаю заложников не взять, а назначить поименно! Нужен беспощадный военный поход на деревенскую буржуазию!»
Ведерникову: «Превосходный план массового движения с пулеметами за хлебом!»
Зиновьеву: «Надо поощрять энергию и массовидность террора!»
Раскалялись от звона телефонные аппараты, гудел и щелкал телетайп, склонялись над столами стенографистки, часами длились заседания, носились курьеры, латышские самокатчики. По грязной мрачной Москве мимо забитых продовольственных магазинов и бесконечных голодных очередей летели сверкающие автомобили из бывшего царского автопарка.
Ливенскому исполкому: «Повесить зачинщиков из кулаков!»
Пайкесу: «Расстреливать заговорщиков и колеблющихся, никого не спрашивая!»
Записки, которыми через Федора вождь обменивался в эти дни с Бокием, были короткими и непонятными.
Бокий: «Переговоры идут успешно, спешить не стоит. Можно добиться значительного увеличения суммы».
Ленин: «Прекратите переговоры! Вопрос будем решать кардинально! Немцы пойдут на Москву, освободят, используют против нас».
Бокий: «От Москвы до Урала далековато. Надо думать о будущем, о нашей международной репутации».
Ленин: «Плевать! Повизжат и затихнут. А мы от этой дряни избавимся раз и навсегда, чтобы ни у кого уж не осталось глупых иллюзий. Хорошая встряска нужна не только нашим врагам, но и многим нашим товарищам».
Бокий: «Согласен. Однако настоятельно прошу еще раз подумать, взвесить все „за“ и „против“, тут нельзя действовать сгоряча. Избавиться недолго, назад уж не вернешь. А деньги дают хорошие».
Ленин: «Дело не в деньгах, а принципе. Думать нечего. Решение принято».
Бокий: «Не считаю такое решение разумным и целесообразным, однако вижу, вы в нем непреклонны. Как в таком случае намереваетесь поступить с семьей, с детьми?»
Эту последнюю записку вождь Агапкину не вернул, разорвал в мелкие клочья, бросил в пепельницу, сам чиркнул спичкой и ничего не ответил Глебу Ивановичу. Вызвал Свердлова и долго беседовал с ним наедине – о чем, неизвестно. Ночью была отправлена короткая телеграмма в Екатеринбург: «Пора закрывать вопрос».
Утром на очередном заседании Совнаркома обсуждался декрет об изъятии у населения швейных машинок и текстиля. Потом, в кабинете, вождь распекал наркома Луначарского – почему до сих пор в Москве не снесены памятники царям и их прислужникам, почему не воздвигнуты вместо них памятники великим борцам за дело мировой революции?
«В Екатеринбурге царская семья под арестом, – думал Федор, – еще недавно заявляли об открытом всенародном суде над бывшим царем. Кажется, Бокию удалось договориться, чтобы отпустили за выкуп кое-кого из великих князей. Но только не царя. Тут у вождя личные счеты и личная ненависть».
Ранним утром, пока вождь еще не поднялся с постели, Федор проводил обычный осмотр. Ильич плохо спал, однако чувствовал себя вполне бодрым. Сердце стучало спокойно, все реакции в норме. Как всегда, проблемы с желудком и кишечником. Из лекарств Ленин аккуратно и охотно принимал только слабительное, и дозы приходилось увеличивать.
Живот твердый, слегка вздутый. Язык подернут сероватым налетом.
Осматривая широкую, сизо-розовую, с кислым запашком пасть, Федор заметил, что выпала пломба из нижнего коренного зуба.
– Владимир Ильич, вам нужно к дантисту.
– Зачем? Ничего не болит.
– Пломба выпала, лучше сразу поставить.
– Да? – Вождь нахмурился, исследовал кончиком языка каждый свой зуб. – Вот, есть дырка, я чувствую. Не будем откладывать, заделаем прямо сегодня, а то разболится в самый неподходящий момент.
Ленин пребывал в благодушном настроении, позавтракал с аппетитом, среди уймы дневных дел выкроил полтора часа на посещение дантиста. Вечером председательствовал на очередном заседании Совнаркома. Присутствовали Семашко, Бонч, Троцкий, Рыков, Ногин, Склянский, Чичерин, Карахан.
После вялого обсуждения нескольких рутинных вопросов вождь предоставил слово товарищу Свердлову. Яков Михайлович, как всегда романтически печальный, аккуратно причесанный, надушенный, поправил пенсне, достал бумаги. В тишине зазвучал его сочный глубокий баритон:
– По постановлению Екатеринбургского областного Совета в ночь с 16 на 17 июля, ввиду раскрытия ЧК большого белогвардейского заговора, имевшего целью похищение бывшего царя и его семьи, расстрелян Николай Романов. Семья его эвакуирована в надежное место.
Свердлов не сказал больше ни слова. Ленин, выдержав недолгую паузу, оглядел зал и спросил:
– Есть вопросы к товарищу Свердлову?
Вопросов ни у кого не было. Перешли к проблеме организации государственной статистики, далее обсудили проект декрета о монополии на ткани. Заседание прошло в спокойном рабочем режиме.
* * *
Северное море, 2007
Когда в вену вошла игла, а ноздри почувствовали омерзительное дыхание Фрица Радела, Соне показалось, что она умирает. Последнее, что она увидела, было лицо покойного папы. Папа смотрел на нее сквозь влажное серое облако и повторял: «Не надо, Сонечка, пожалуйста, не надо!» Она даже как будто спросила, что именно не надо, но он не ответил.