— Госпожа нужно одеться, госпожа продрог, бр-р, ветер холодный.
В мешке оказались высокие теплые сапоги, шуба из какого-то шелковистого легкого меха. Чан ловко обул Соню, накинул ей на плечи шубу.
— Уберите Гудрун, — повторила она.
Хот продолжал сидеть неподвижно. Лицо его тонуло в темноте, слепящий свет прожектора бил ему в затылок.
— Госпожа не беспокоить хозяин, важный момент, очень важный, соблюдать тишину, госпожа будет отдохнуть, хозяин не беспокоить, — ворковал Чан.
Йоруба успел выскочить из кабины, ждал Соню внизу у лесенки, задрав голову и протянув руки навстречу.
— Я не спущусь, пока не уберут Гудрун! — крикнула ему Соня.
Йоруба оскалил белые зубы, кивнул, повернулся и громко прокричал что-то по шамбальски.
Через минуту на площадке осталась только одна фигура в комбинезоне. Чан повел Соню в лабораторный корпус, там было пусто, тихо. Соня хотела подняться наверх, но Чан остановил ее:
— Не сюда, госпожа, идем, идем, госпожа будет отдохнуть.
В углу нижнего холла была неприметная дверь, Чан открыл ее с помощью электронной карточки, повел Соню по узкому коридору, к лестнице.
— Я не пойду в хранилище, там душно, пусти руку!
— Хороший воздух, госпожа, теперь хороший воздух, не волнуйся, госпожа, хозяин скоро, хозяин не оставит госпожа.
Распахнулась толстенная стальная дверь, вспыхнул ярчайший свет. Обстановка в комнате-сейфе изменилась. Появились два больших кресла, обитых лиловым бархатом, изящный журнальный столик черного дерева со столешницей, инкрустированной каким-то синеватым камнем.
— Воды принеси мне, — сказала Соня, падая в кресло.
— Может быть, вина, фруктов? Все, что госпоже угодно, Чан сделает все для госпожи.
— Чан сделает все? Ну, так выведи меня отсюда, отвези домой, в Москву.
Чан согнул коленки, хлопнул себя по животу и принялся тонко хихикать:
— Какой смешной юмор, госпожа, очень смешной юмор. Соня откинулась на мягкую бархатную спинку, вытянула ноги, закрыла глаза, пробормотала сквозь зубы:
— Пошел вон.
Рядом что-то стукнуло, звякнуло, прошуршало. Чан удалился, почти бесшумно закрыв тяжеленную дверь. Когда стало окончательно тихо, Соня открыла глаза, увидела на столике бутылку воды, высокий хрустальный стакан.
В хранилище было холодно, однако уже не так душно, Чан не соврал, они успели наладить нормальную вентиляцию. Три предмета, кресла и столик, выглядели довольно дико на фоне стальных и цинковых поверхностей.
«Все, кроме инициации, — вспомнила она слова Федора Федоровича, — ты не должна проходить ее ни в коем случае».
Разве это инициация? Лишь одно слово, не магическое заклинание, самое обычное слово. Что же тут плохого? Почему не назвать Учителем того, кто может научить вылечивать рак? Ведь правда, никто на свете не знает эту болезнь лучше, чем он.
Надо отдать ему должное, он даже не намекнул на то, что сам желает получить порцию препарата. Только пообещал, что Соня все узнает, поймет принцип действия. Конечно, зачем ему вливание? Он и так может жить вечно. В нем разгадка тайны жизни и смерти. Нормальная клетка обречена на гибель. Опухолевая клетка невероятно пластична, накапливает мутации, сохраняя жизнеспособность. Развитие злокачественной опухоли происходит в точном соответствии с теорией Дарвина. Естественный отбор клеток. Выживают сильнейшие.
В мертвой тишине стал слышен сухой шорох, словно где-то рядом ветер трепал бумагу. Но никакого ветра и никакой бумаги тут не было. Просто опять явился внутренний суфлер, шуршал вкрадчивый шепот в голове:
«Учитель, Учитель, только одно слово, ни клятв, ни балахонов, ничего страшного. Разве трудно, ради великой цели, ради спасения сотен тысяч жизней, произнести всего одно слово?»
— Отвяжись, — тихо прорычала Соня, — без тебя разберусь.
«Нобелевская премия по биологии за две тысячи двенадцатый год присуждается российскому ученому Софье Лукьяновой за величайшее открытие всех времен и народов! Лекарство от рака! Бурные аплодисменты, переходящие в овации. Зал встает и аплодирует стоя!»
— Заткнись, я сказала!
Суфлер послушно затих. Дверь открылась, вошел Хот.
Он был все в том же костюме, но кремовый сюртук и брюки почему-то стали тесны ему, туго обтягивали тело, в нескольких местах лопнули швы. На белой рубашке розовели пятна.
«Красным вином облился. Когда он успел?» — подумала Соня.
Лицо опять распухло, потемнело, углубились впадины на щеках. Подволакивая опухшие ноги, он доплелся до кресла, тяжело рухнул в него, посидел немного и только потом, очень медленно, повернул голову, посмотрел на Соню.
Белки глаз были кроваво-красными, словно полопалось множество мелких сосудов.
— Вы плохо чувствуете себя? — спросила Соня и невольно отвела взгляд.
На красном фоне радужка стала почти неразличима, исчезли зрачки, как будто под склерой внутри глазных яблок образовалась сплошная, кроваво огненная субстанция.
«Что же его так раздуло? — подумала Соня. — Странный вопрос. Я беседую с опухолью».
— Господин Хот, что у вас с глазами? Вы меня видите?
— Да, Софи. Я вас вижу. Все в порядке. Расставшись с Максом, я временно лишился врача. Что делать? Иногда я нуждаюсь в медицинской помощи. Но ничего, пока обойдусь, — голос его звучал глухо, с внутренним скрипом и бульканьем.
— Зачем вы убили Макса?
Хот с трудом растянул губы, пытаясь изобразить улыбку. Не получилось.
— Макс украл дозу препарата и сбежал. Порядочные люди так не поступают. Но никто не собирался его убивать. Это был only accident.
Последние слова прозвучали далеким эхом, словно не Хот произнес их, а умирающий под снегом на московском перекрестке Макс. Соня смотрела вниз, чтобы не видеть кровавых глазниц, и заметила, как на распухшей голени Хота лопается брючный шов.
— Я должен держать при себе врача для диагностики, — продолжал Хот, — не всегда могу определить, какой орган требует починки. Мне некогда заниматься самодиагностикой.
— Сейчас что с вами происходит?
— Софи, мой организм имеет ряд особенностей. Скоро вы все узнаете. Пока вам нужно знать следующее. Во время сеанса связи я буду говорить на языке, вам неизвестном. Не пытайтесь понять, о чем речь. Просто слушайте. Когда я заговорю по русски, слушайте особенно внимательно. Я произнесу три изречения, и на каждое вы должны отозваться: да, Учитель.