«Ему кажется, будто череп вещает, — подумала Соня. — Кто-то залез наверх, спрятался и дурачит необозримого вождя. А он верит, верит. Голос как будто знакомый. Нет, не может быть! Господи, где я? Что происходит?»
Послышался глухой удар. Это Йоруба упал на пол, забился в судорогах. Вождь-учитель все еще стоял, простирал руку, но сюртук и брюки стремительно расползались на нем, из прорех лезло нечто красное, похожее на мясной фарш. Соне показалось, что каменная плита под ногами покосилась. Зал наполнился жутким воем.
Огромная бесформенная гадость медленно сползла с постамента и шлепнулась на пол. Соня едва не задохнулась от чудовищной вони. Багровое, рыхлое, влажное, смешанное с клочьями светлого выходного костюма, шевелилось и хлюпало на древних плитах. Языки свечей взметнулись вверх и погасли. Соня кинулась бежать, куда угодно, подальше от этого хлюпанья и вони.
— Соня!
Она не сразу поняла, кто ее зовет, потом увидела фонарный луч.
— Ты цела? Ничего не болит? — спросил Дима.
Сразу несколько лучей, топот, голоса.
— Ужас, какая вонь. Соня, как вы себя чувствуете? — это была Орлик.
— Фазиль пошел наверх, сейчас включит прожектор.
— Нужно спустить еще лестницы.
— Куда делся господин Хот? Объяснит мне кто-нибудь, что это за фокус?
Соня узнала голос Петра Борисовича. Наверху вспыхнул прожектор. В круге света лежала бесформенная масса, уже не такая огромная, она уменьшалась на глазах, темнела, но все еще воняла.
— Петр, ты спрашивал, где господин Хот? Вот он, полюбуйся.
Петр Борисович замер с открытым ртом, глядя на Федора Федоровича Агапкина в джинсах, куртке, разноцветной вязаной шапке. Рядом стоял еще один старик, совсем древний, в ушанке и ватнике.
— Что вы здесь топчетесь? Поднимайтесь наверх, вздуется пузырь, все рухнет, — произнес он, шамкая беззубым ртом, обошел черную массу, снял с колонны хрустальный череп и бережно завернул его в какую-то тряпицу.
— Соня, познакомься, — сказал Федор Федорович, — и ты, Петр, тоже познакомься. Перед вами господин Альфред Плут, автор картины «Мистериум тремендум», врач, творец алхимического золота и хрустального черепа, собственной персоной. Искал вечной молодости. Как видите, нашел. Уже четыреста лет обитает здесь, в степи, под именем Дассам. Соня, когда у твоего прапрадеда случился сердечный приступ, знаешь, что он сделал? Посадил его на белого коня, привязал и пустил галопом в степь. Это было в двадцать девятом году, пятое марта, как раз тут, у развалин.
— Зачем? — спросила Соня.
— Древний способ реанимации, — подал голос Дассам.
— Я отлучился из лагеря всего на несколько часов, — продолжал Федор Федорович, — когда вернулся, не нашел в юрте Михаила Владимировича, но заметил вдали всадника на белом коне.
— Он умирал, я пытался его спасти. Шамбалы так делают пять тысяч лет. Кони всегда возвращаются, с живыми всадниками или с мертвыми.
— Тот конь не вернулся, больше никто никогда не видел ни его, ни всадника.
— Шамбалы говорят, белый всадник ускакал в небо. Федя, ты знаешь, где он. А все ищешь, ищешь.
— Уже не ищу, Дассам. Скоро с ним увижусь. Соскучился. — Федор Федорович повернулся к Соне и спросил: — Зачем ты все время смотришь на черную гадость? Думаешь, если бы я не вмешался, у него могло получиться?
— Да.
— Нет, Сонечка. Ты засмеялась ему в лицо раньше, чем я вмешался. Ты справилась сама, без моей помощи.
Подошел Дима, взял Соню за плечи, развернул к себе, поцеловал, погладил по волосам.
— Плачешь? Перестань, нет никакого Хзэ, во всяком случае, здесь и сейчас его точно нет. Можно спокойно подниматься, мы спустили лестницы.
— Погодите, а что с Германом? Надо вызвать врача! — опомнился Петр Борисович.
— Вряд ли врач сумеет помочь. Пульс не прощупывается, зрачки на свет не реагируют.
Это произнес Зубов. Он сидел на корточках возле Йорубы.
— Может, на вертолете до больницы? Времени мало прошло, вдруг спасут? — сказала Орлик.
По нескольким лестницам стали вылезать наверх, оказалось, это совсем несложно. Вытащили Йорубу, погрузили в вертолет. Фазиль сел за штурвал, Рустам — с ним в кабину. Вертолет поднялся и полетел к городу, к лучшей больнице имени И.В. Сталина.
Подмосковное имение Горки, январь 1924
— Все эти дни он чувствует себя чудесно. Вчера мы катались на санях. Знаете, можно отпраздновать маленький юбилей. Месяц без припадков, — возбужденно говорила Крупская, — идемте, я хочу, чтобы вы его посмотрели.
С тех пор как ЦК постановило «возложить на т. Сталина персональную ответственность за изоляцию Владимира Ильича как в отношении личных сношений с работниками, так и переписки», Михаил Владимирович и Федор приезжали в Горки редко, почти нелегально.
Ленина лечило сорок врачей. Немецким специалистам молодое советское государство платило гонорары по двадцать пять тысяч золотых червонцев каждому. Выплаты контролировал член Коллегии ОГПУ Глеб Иванович Бокий.
Врачи аккуратно фиксировали симптомы. Головные боли, онемение конечностей, судорожные припадки, паралич, потеря речи. Сначала официальным диагнозом объявили неврастению, связанную с переутомлением. Потом появилась формулировка «артериосклероз мозга». В общем, она была верна.
— Володя, смотри, кто пришел!
Ленин лежал в гостиной, за ширмой, на узкой койке у мертвого камина, над которым чернела крестообразная трещина лопнувшего зеркала.
— Вот, вот, наконец, батенька, где пропадали? — Ленин слабо сжал исхудавшими пальцами руку Михаила Владимировича.
Он мог говорить, двигаться.
— Сам встал сегодня, дошел до ванной комнаты, умылся, — похвасталась Крупская, — кофе выпил полчашки. А только что бульону, почти всю чашку.
— На санках вчера катались, морозище, ух! — гордо сообщал Ленин.
Речь восстановилась. Еще недавно он мог произносить лишь отдельные, бессвязные слова: «Вот вот», «съезд съезд», «Ллойд Джордж», «конференция» и неподвижно сидел в кресле. Надежда Константиновна учила его говорить, как младенца, часами вместе с ним повторяла слова, предложения, чтобы восстановить моторику пальцев, заставляла его плести корзины, сама плела и даже дарила кому-то.