На пятом году совместной жизни ей с ним стало слишком скучно, а ему с ней слишком весело. На корпоративах она много пила. Дома тоже пила. Он не мог составить ей компанию. На шестом году он испугался, что она сопьется.
Последовали два года борьбы, тщетных попыток лечения, грязных скандалов, истерических примирений с клятвами, что она завяжет и они наконец родят ребенка, начнут все заново. Диму не покидало жуткое, сосущее душу чувство вины и безнадежности. Ему казалось, что это он превратил ее, яркую, остроумную, жизнерадостную, в чудовище, которое с визгом и матом пытается вырвать у него бутылку, когда он выливает содержимое в раковину.
Ее не уволили с работы, она вставала утром, красилась, одевалась и выглядела вполне прилично. Никто не догадывался, что она пьет, кроме Димы и ее родителей. Они винили во всем Диму. После бурных сцен он не мог заставить себя лечь с ней в одну постель. Она громко жаловалась по телефону маме и многочисленным подругам, что он больше не мужчина.
Когда они поженились, он очень хотел ребенка. Но теперь был рад, что у них нет детей. Год назад они развелись и легко разменяли трехкомнатную квартиру на двухкомнатную для нее и однокомнатную для него.
Весь год ему снились бурные сцены, у него звучал в ушах мат, хохот, рыдания.
Только рядом с Соней это забывалось, таяло.
Лежа на диване, Дима в десятый раз перечитывал дарственную надпись:
Дорогой Дмитрий!
Спасибо Вам за Сонечку. Храни Вас Бог! М. Данилов.
Зубов привез для него книгу из Зюльт-Оста, но забыл о ней и передал только перед отлетом в Вуду-Шамбальск. Дима начал читать, но не мог сосредоточиться. Присутствие Сони за стеной туманило голову. Свет не гас в спальне. Он тихо произнес:
— Спишь?
— Нет.
Через приоткрытую дверь было отлично слышно и оказалось, что так, не видя друг друга, разговаривать значительно легче.
— Соня, я давно хотел тебя спросить.
— Ну, спроси.
— Еще в Москве я нечаянно заглянул в твой мобильник. Пришла эсэмэска. Ты спала, я думал, вдруг что-то важное. Получилось нехорошо. Я удалил одно сообщение. Конечно, было бы разумней соврать, что я сделал это случайно.
— Что за сообщение?
— Сейчас скажу. То есть сначала я должен спросить. Кто такой Нолик?
— Старый школьный друг. Это его ты стер?
— Да.
— Зачем?
— Он написал, что любит тебя, постоянно о тебе думает. Он написал, а я удалил. И тебе ничего не сказал.
— Почему?
— Потому! Ладно, извини. Я очень раскаиваюсь. Ты можешь ему ответить завтра утром. Он, наверное, очень ждет.
— Ничего он не ждет. Он потом прислал еще три эсэмэски, в том же роде, и я ему давно ответила.
— Что? Конечно, это меня не касается, но все-таки, что ты ему ответила?
— Я ответила, что тоже его люблю.
— И давно?
— С четвертого класса.
— Ну, тогда я вас обоих поздравляю.
— С чем?
— С большим и прекрасным взаимным чувством. Прости, последний нескромный вопрос. Почему же вы в таком случае с этим Ноликом не поженились?
— Потому, что я его не люблю.
Дима встал с дивана, босиком прошел в прихожую, достал сигареты из кармана куртки, вернулся, закурил. Свет в спальне все так же горел, и было тихо.
— Соня, расскажи, кого ты любишь? — спросил он шепотом.
Она долго молчала, он решил, что заснула, не погасив света. Но услышал ее голос.
— Маму, дедушку, Федора Федоровича. Наверное, люблю Герду, дедушкину домоправительницу. Если бы она случайно не нашла на старой пристани шапку, которую сама для меня связала, никто никогда не узнал бы, что со мной случилось. Еще я очень любила папу. Его убил Бим, старый добрый друг нашей семьи, мой научный руководитель. Убил из-за паразита. Всю жизнь Бим пытался изобрести лекарство от старости. Но у него получались только яды. Вот одним из них он папу и отравил.
— Не вспоминай, не надо. Я знаю эту историю.
— Да, лучше не нужно вспоминать. Папы нет. Мама в Австралии. Дедушка в Германии. Федор Федорович в Москве.
— Я здесь, с тобой.
— Это твоя работа.
Свет погас. Дима докурил, немного еще постоял у приоткрытого окна, потом на цыпочках подошел к двери спальни, тихо прикрыл ее, отправился в кабинет, включил Сонин ноутбук.
Перед отлетом старик Агапкин предупредил его, что закачал туда много важных материалов.
— Объяснять долго. Прочитай, даже и без ее разрешения. Я тебе разрешил, этого достаточно. Когда вы окажетесь в степи, она может замкнуться, замолчать. Не стесняйся смотреть ее почту, слушать все ее разговоры, читать ее мысли. Ты должен знать все, что знает она, чувствовать, что она чувствует, иначе не справишься. Ты влюблен в Соню, потому я и потребовал, чтобы летел с ней именно ты. Мне важно, чтобы рядом был человек, которому она не безразлична. Но не теряй головы. Там будет так опасно, как ты даже представить не можешь. Оглянуться не успеешь, они сожрут Соню и тобой закусят.
Москва, 1922
— Вот что это? Что? Можете мне объяснить?
Дзержинский держал в руках предмет цилиндрической формы, отдаленно напоминающий кастрюлю среднего размера. В алюминиевые стенки были вделаны какие-то трубочки, проводки, краники.
— Насколько я понимаю, это шлем для чтения мыслей на расстоянии, — спокойно объяснил Бокий, — разве товарищ Гречко не приложил подробную инструкцию?
— Какую инструкцию? — Дзержинский поморщился. — Доносов страниц сто мне передали от вашего оракула вместе с этим агрегатом.
— Видимо, в качестве иллюстрации работы прибора, — тихо заметил Валя Редькин, — оракул хочет показать, как ему удается читать самые сокровенные мысли.
Дзержинский постучал ногтем по стенке агрегата, покрутил трубочки, краники, подергал проводки, тяжело вздохнул, узкими, красными от бессонницы глазами оглядел присутствующих.
— Сокровенные мысли. Валя, на вас, между прочим, тоже донос и на вас, Глеб. На весь спецотдел скопом, на каждого сотрудника в отдельности. Кстати, и на меня тут донос, даже два. О чем он думал, оракул ваш, когда отправлял мне это хозяйство?