«Он правда свихнулся, — спокойно подумала Соня, — он ведет себя как сумасшедший. Полностью, до белья, переоделся в новую одежду, а старую выкинул. Потратил на это все наличные рубли. Поступок психа».
— Хорошо. Допустим. И вы считаете, что предотвратить катастрофу возможно, если Хот погибнет от вливания препарата? — спросила она с той ласково снисходительной интонацией, с какой обращаются к малым детям и психически больным.
— Отсрочить, притормозить — да. А это уже немало. Вероятно, вам даже придется пройти инициацию.
— Мг-м. И потом у меня будет так же вонять изо рта, как у Хота и остальных?
— Существует тринадцать ступеней посвящения. На последних пяти ритуальности не придается никакого значения. Балахоны, гробы, петли на шее, черное причастие нужны лишь для новичков.
— Черное причастие?
— Ну да. Сложная смесь животных и растительных препаратов. Состав меняется по мере продвижения адепта. На первых ступенях — высокий процент галлюциногенов. На последних — только биостимуляторы. Вы можете отказаться. Я уверен, вы будете проходить сразу девятую или десятую.
— А если, допустим, пятую или шестую?
— Нет. Они не станут тратить время на эти формальности. Они и так слишком долго ждали. Слушайте главное. Примерно через год вы сумеете создать схему строго научного объяснения действия препарата, вы дадите им гарантию.
— Стоп. Хоту сколько лет?
— Никто не знает.
— Как? Но ведь у него должны быть какие-то документы, официальная дата рождения.
— Последняя официальная дата — тысяча девятьсот тридцать пятый. Но документы врут. Он мог родиться сто, двести, триста лет назад и проживет еще столько же.
— Макс, вы же врач, разумный человек. Неужели вы верите тому, что говорите?
— Достаточно взять у него анализ крови.
— И обнаружить, что в жилах его течет клюквенный сок? — Соня едва сдерживала нервный смех.
— У меня нет времени и сил объяснять вам-то, что вы все равно очень скоро узнаете сами. Хот другой. Не совсем человек. Я хотя бы предупредил вас, меня не предупреждал никто, мне пришлось пережить шок. Потом я, конечно, привык, нашел для себя какие-то приблизительные объяснения, ну, просто, чтобы не свихнуться. Семь лет я был его придворным врачом.
Соня впервые взглянула прямо в глаза Максу и удивилась. Не было в них ни тени безумия. Только тоска и усталость.
— Хорошо, Макс, я готова принять вашу логику. Но вы забыли одну деталь. Когда Хот излагал мне свои планы, речь шла о том, что сначала я должна ввести препарат себе, а потом ему.
— Именно так вы и сделаете.
— Я могу умереть, вам это не приходило в голову?
— Нет, Соня, вы от вливания не умрете.
— Интересно. Стало быть, вы поняли принцип действия?
— Невозможно понять, это не для разума, это скорее из области чувств. Меня бы вливание убило. И Хота убьет. Кстати, Кольта тоже убьет, учтите это, на всякий случай. А вы, Соня, будете жить, очень долго, невероятно долго.
— Спасибо, — Соня усмехнулась, — не уверена, хочу ли я этого. Но все-таки какое-то объяснение должно быть. Приблизительное. Чтобы не свихнуться.
— Оно есть. Перечитайте записи профессора Свешникова. Займитесь нейропептидами.
Они вышли из кофейни. Небо расчистилось, выглянуло солнце.
— Макс, нейропептиды были открыты в конце шестидесятых двадцатого века. Свешников не мог знать о них.
— Не важно. Он выявил биохимический эквивалент эмоций, он назвал это ДДФН. Доказательство для Фомы неверующего. Материальное, биологическое подтверждение первичности Духа.
— Макс, я не помню этого. Я почти наизусть знаю записи Михаила Владимировича, но этого не помню, — тихо заметила Соня.
— Отправляйтесь домой, — сказал Макс, — включите телефоны, позвоните Зубову, скажите, что готовы лететь в Вуду-Шамбальск, готовы работать. Там, в степи, ничего не бойтесь, но будьте внимательны и осторожны. Запомните имя. Дассам. Никогда не произносите его вслух, не пытайтесь искать этого человека. Он сам вас найдет и поможет. Каким бы странным он вам ни показался, знайте: ему можно доверять, он на вашей стороне. Все, Соня, я свяжусь с вами, мы поговорим подробней.
— Макс, где вы остановились? Я провожу вас до метро или лучше давайте поймаю для вас машину.
— Соня, идите домой. Скажите Зубову о жучках, пусть его люди снимут.
Макс обнял ее, сухо поцеловал в щеку, отпрянул, побежал через перекресток.
Это был оживленный и опасный перекресток, без светофора. Машины ехали с трех сторон. Но в воскресенье утром движение было не особенно активным. Макс добежал до середины, встал, чтобы пропустить поток, оглянулся на Соню, помахал рукой. Краем глаза она заметила, как тронулся с места бежевый «Форд Фокус», припаркованный на противоположной стороне, у ограды торгового центра. Он поехал слишком быстро и не прямо, а как-то наискосок, крутым зигзагом.
Взвизгнули тормоза, несколько других машин отчаянно загудели. Макс метнулся в сторону и вдруг полетел. Мгновение он парил в воздухе, в метре от земли, и упал с глухим тяжелым стуком. «Форд» умчался на невозможной скорости. Соня успела увидеть, что номера его густо замазаны грязью.
Москва, 1921
Когда Михаил Владимирович вошел в палату, больной сел, спустил босые ноги на пол, приветливо заулыбался ему, крепко пожал руку, подмигнул.
— Что-то вы давно не навещали меня, дорогой профессор. Я уж соскучился. Только от одного вашего присутствия боль стихает. Вот что значит настоящий доктор, целитель.
— Вам больно? Где именно?
— Ну, нет, это я, конечно, преувеличил. Уже не больно, только щекотно, будто какие-то насекомые там ползают, — он пошевелил рукой, и толстые его пальцы на мгновение стали похожи на извивающихся червей.
«Каков актер, — восхищенно подумал профессор, — сколько разных личин у него в запасе».
— Щекотно, это хорошо. Стало быть, идет заживление, ткани восстанавливаются. Вы лягте, расслабьтесь. Ну, что ж, все замечательно. Сегодня можно снимать швы, и завтра, пожалуй, я вас выпишу.
— Да уж, пора. Почти неделю тут у вас валяюсь. Непозволительная роскошь.
— Разве роскошь? Необходимость. Ну-ка, язык покажите. Шире рот откройте и повернитесь к свету. А-а!