* * *
В Китае висел лозунг «Четыре зла: мыши, мухи, комары, муравьи».
* * *
«Уничтожим мышей, они мешают двигаться к счастью».
«Пока есть, кто мешает, происходит движение к счастью».
* * *
На съезде депутатов председательствовал иногда Нишанов, это было очень весело, мы записывали за ним его фразочки вроде «Проблем у нас полный рот».
Улыбка
Наша жизнь резко отличается от европейской. Улыбчивость — она ведь располагает к общению. У официанта улыбка это пролог к «приятному аппетиту». Допустим, в немецкой пивной официант перекинется шуткой, поболтает. Демократичность не исключает уважения к посетителю, не уничтожает дистанции.
Пересекая границу, я попадал в европейское тепло иного нравственного климата. Беспричинная улыбка появляется на губах как знак привета. Краски становятся ярче, жизнь человечнее.
Собственно, что нам мешает улыбаться друг другу?
Вряд ли какая-то статья, обращение уговорят людей улыбаться. Нужно воспитание, нужен пример, нужна культура общения. Мне почему-то кажется, что культура Петербурга могла бы сделать его улыбчивей. Ему вовсе не идет быть хмурым городом, слишком он для этого красив.
Разумеется, в Штатах улыбка рекламная, показная, резиновая улыбка, показатель благополучия, хочешь не хочешь — улыбайся. На всех фотографиях белозубая, жизнерадостная, она плавает над всей Америкой, сама по себе, единая, многомиллионная, подобно улыбке Чеширского кота из «Алисы в Стране чудес».
Европейская улыбка, она для меня выглядит естественней, в ней больше воспитанности, меньше принуды. Допустим, еду я в метро, случайно встречусь взглядом с кем-то и получаю в ответ улыбку, короткую, небольшую. Что она означает, да ничего особенного, просто знак приветливости. Нет, пожалуй, что-то еще — открытость человека, дружелюбие. Меня это ни к чему не обязывает, разве что к встречной улыбке. Но, как я чувствовал, собственная ответная улыбка — это всего лишь легкое движение лица, оно не бессмысленно, оно порождает во мне некоторую приятность моего настроения.
В магазине, в баре, в гостинице, в банке, в самолете вас встречают с улыбкой. Называйте ее дежурной, называйте ее служебной, все равно это располагает к вежливости.
Честно говоря, подобное поведение я считал особенностью западного мира, необходимой принадлежностью конкуренции, так привлекают, мол, к себе покупателя, клиента. При капитализме приходится как-то зазывать. Мы были свободны от этой коммерческой необходимости. Но вот она появилась, и что? Да ничего.
Куда ни придешь — хмурые лица, серьезность, равнодушие. В московских гостиницах, где приходится останавливаться, ни разу меня не встретили с радостью. — «С приездом!» — хотя казалось бы…
Я уж не говорю о наших присутственных местах, какие они все там озабоченные. В лучшем случае тебя встречают нетерпеливо, или не скрывая утомленности, а то откровенно угрюмо — «как все надоели». Улыбки здесь не дождешься.
Магазины вроде начали конкурировать, но и там редко появляется ощущение, что тебя ждали, что твоему появлению рады. Недавно пришлось покупать мне обои в большом специализированном универмаге. Попросил продавца показать образцы. Начал он, как водится, с дорогих, по 500–600 рублей за рулон. По мере того как я искал подешевле, лицо его скучнело, начиная с двухсот рублей его интерес попросту исчез, я перестал его интересовать. Так что приветливость, она пока что зависит от покупательской способности.
Говоря о нашей неулыбчивости, слышишь обычно, нам, мол, не до улыбок. У нас кругом грубости, хамство, что же, мне хамят, а я буду улыбаться, с какой стати? Начну улыбаться, меня за придурка примут, чего это лезу со своей улыбкой, мы что, с вами знакомы? На что вы намекаете, что вам надо и тому подобное.
Когда-то меня поразила система японского общения. Там улыбка — обязательный элемент знакомства, разговора. Сперва она казалась приторной, но очень скоро я ощутил в ней красоту, она выступает как украшение жизни, улыбка украшает лицо, значит, и человека. Значит, и все вокруг подобно цветению вишни, солнечному свету и прочим улыбкам природы.
Жизнь наша существенно изменилась. Как бы там ни было, мы стали куда более открытыми, поубавилось ксенофобии, прибавилось европейскости, но по-прежнему мы выглядим хмурой страной. Нам для себя хватает юмора, хватает веселья, а вот улыбчивости — не хватает.
* * *
В Исаакиевском соборе Петербурга отец Андрей Кураев читал слушателям свою проповедь. Читал, пользуясь микрофоном, слышимость получалась плохая, половину проповеди, а то и больше, слушатели не могли разобрать. Между тем Исаакиевский собор, несмотря на свою величину, был тщательно рассчитан строителями на обычный голос. Мне рассказывали, что добивались этого, устанавливая в куполе специальные горшки, то было особое мастерство искусных акустиков. Нынешние хозяева собора все это позабыли. Или не хотят знать. Вручают всем микрофон, не представляют себе, что можно выступать без микрофона, особенно в таком большом церковном помещении. Это любопытный пример нашего невежества и беспамятности.
Из письма ко мне Виктора Правдюка
…В центральном архиве Министерства обороны хранится секретная папка, куда занесены «расстрелянные лично маршалом Жуковым и его охраной солдаты и офицеры».
Папка засекречена так же, как засекречено множество документов касательно Великой Отечественной войны.
Прошло 65, прошло 70 лет, а война продолжает быть секретной. Празднуем Победу в Великой Отечественной войне, которая оказывается секретной войной.
«В белорусском местечке Радошковичи стоит памятник капитану Гастелло. На кладбище останки экипажа, совершившего подвиг в первые дни войны, 26 июня 1941 года. И фамилии погибших выбиты на обелиске. Но имени капитана Гастелло там нет».
На самом деле подвиг принадлежит экипажу авиаэскадрилии капитана Александра Маслова, об этом написано в журнале «Военно-исторический архив». Обычная история наших подвигов — или подвига не было, или был, но совершен другими людьми. С героями нашей войны не очень понятно. Их вообще на эту четырехлетнюю войну удивительно мало. Вот, например, 900 дней блокады — кого можем назвать? В основном мы называем одного героя — Ленинград. Виктор Правдюк справедливо отмечает, что Великая Отечественная война закончилась в 1944 году освобождением своей земли, «…далее начался заграничный поход Красной армии, чтобы провозгласить коммунистическую власть в странах Восточной Европы».
«Советский Союз вступил во Вторую мировую войну по дружбе с Гитлером 17 сентября 1939 года нападением на Восточную Польшу. Это какая война? Вторая мировая».
«Параллельно, не забывая о своей выгоде, Советский Союз снабжает гитлеровскую Германию всем необходимым для ее войны против Запада. Какой войны? Второй мировой».
Вторая мировая это не Великая Отечественная. Виктор Правдюк считает, что народ воевать во Второй мировой войне не очень-то желал. Об этом нежелании говорят и цифры сдавшихся в плен бойцов Красной армии, сдавались тысячами, десятками, сотнями тысяч. По причине, не только указанной Виктором Правдюком, сдавались потому, что не хотели воевать за Советскую власть после всего, что она творила — раскулачивание, концлагеря, Большой террор, поэтому нередко отряды немцев встречали хлебом-солью и цветами. Советские люди так встречали.