Я больше не играю в компьютерные игры. Я вообще веду себя тише воды, ниже травы. Тот последний наш разговор с ОС был настолько жутким, что у меня чуть крышняк не слетел. А недавно я снова услышал его голос — причем в самом что ни на есть распроклятом месте: он донесся из радиоприемника, когда я шарил по каналам. И еще как-то раз, когда я разговаривал с Эмили по телефону — по обычному, домашнему телефону, я теперь редко пользуюсь мобильным, и я мог бы поклясться, что во время этого разговора слышал, как ОС нетерпеливо постукивает ногтями по трубке. Было и такое: я сидел за ноутом и проверял посты в Фейсбуке, стараясь не обращать внимания на один пост, который упорно приходил с аккаунта ОС: «Хотите возобновить связь?» — и мне даже показалось, что я слышу его смех. Я также довольно часто слышу его голос, когда загружаю что-нибудь с YouTube или микширую саундтреки, а иногда он доносится из усилителя от моей электрогитары — точно некие сигналы с той стороны…
А люди все продолжают интересоваться Игрой, все спрашивают, по-прежнему ли я играю? Не вышел ли я из Игры? Много ли у меня теперь очков?
Но я стараюсь даже не думать о таких вещах. Потому что когда я об этом думаю, то почти готов поверить, что Жизнь очень похожа на Игру, что в ней нет ничего, кроме пустого пространства между этой жуткой колыбелью пикселей и могилой, что где-то вне времени и пространства существует некий Игрок, прилипший к монитору, который держит свою гигантскую руку на клавиатуре, готовясь нажать Ctrl/Alt/Del и отключить к чертовой матери всю Вселенную…
А Уровень Х? Нет никакого Уровня Х. Это просто выдумка, история, которую мы продолжаем рассказывать ребятам, чтобы их порадовать, — пусть себе играют. Потому что если мы расскажем им истинную правду — что там нет ни возможности контролировать ситуацию, ни возможности обрести хоть какую-то информацию, что там нет ни победителей, ни проигравших, что там нет даже никакого Уровня Х, — они могут запросто сбрендить, как Чарли и я.
Именно поэтому в разговорах мы никогда даже не упоминаем об Игре. Именно поэтому мы все время притворяемся. И именно поэтому ребята все продолжают в нее играть — зарабатывают очки, считают уровни, все приближаясь к тому финальному моменту, когда на экране возникнет надпись: «ИГРА ЗАКОНЧЕНА»…
Разумеется, я могу и заблуждаться. Ведь нет никакой возможности доказать обратное. Ну, вышел я из Игры, и что я на самом деле понял? Шансы у всех одинаковы. И вероятность победы тоже. Именно это я как-то на днях и сказал Эмили, когда она достигла Уровня 6. Она, правда, игрок так себе, но ведь кому-то может и просто повезти.
А потому…
Так ты играешь или выходишь из Игры?
PLAY OR QUIT?
Выбор за тобой.
Стариков легко запугать. На их нужды, случается, не обращают внимания именно те высокопрофессиональные люди, которые заявляют, что находятся на страже их благополучия. Увы, мы даже слишком часто это наблюдаем — и в больницах, и в домах престарелых, где к старым людям относятся свысока, о них попросту забывают, отказывают им в элементарном уходе, а то и оскорбляют. Наше общество привыкло не смотреть в лицо столь неприятным фактам. Героини этого рассказа, Фейт и Хоуп, сумели хотя бы отчасти отвоевать то, что было у них самым бессовестным образом отнято. И если это вдохновит на борьбу еще кого-то из стариков, то тем лучше.
Как это мило, что вы снова пришли нас навестить. К нам ведь редко кто заглядывает, знаете ли, — разве что мой сын Том. Он регулярно и звонит, и заходит, но все словно по обязанности, словно ему и сказать мне, в общем-то, нечего. Впрочем, разговаривать с ним невозможно; его можно только слушать да кивать в нужных местах, а говорить будет он сам — о работе, о начальстве, о расходах на домашнее хозяйство. И, разумеется, о погоде. По-моему, в мире Тома все уверены, что больше всего на свете старикам хочется поговорить о погоде.
Я знаю, впрочем, что есть такие вещи, от которых мне следует его беречь. Дом престарелых «Медоубэнк» — настоящий театр, здесь трагедия и фарс сменяют друг друга столь впечатляющим образом, что это поистине достойно пера Чосера, и нужно иметь хорошее чувство юмора (и немалое мужество, кстати), чтобы все это переварить и остаться в живых. Мой сын, как бы сильно я его ни любила, ни особым мужеством, ни развитым чувством юмора не обладает, а потому я предпочитаю говорить с ним о погоде. К моему великому счастью, у меня есть Хоуп, только она одна и помогает мне сохранить здесь душевное здоровье.
Хоуп — моя самая дорогая подруга. В молодости она была профессором английской литературы в Кембридже и до сих пор сохранила ту твердость взгляда и почти военную манеру слегка наклонять голову в знак согласия, хотя она уже пятнадцать лет, как ослепла, и ее ни разу никто не навещал с того дня, как она здесь поселилась. При этом с головой у нее все в порядке — на самом деле, мозгов у нее побольше, чем бывает у большинства людей от рождения; кроме того, она ухитряется — при весьма небольшой помощи с моей стороны, ибо сама-то я прикована к инвалидному креслу, — всегда держаться на должном уровне, сохраняя и достоинство, и чувство юмора, а без них, как я уже говорила, в таком месте, как это, не выжить.
Раньше мы с Хоуп считались «благонадежными». Но теперь отношение к нам изменилось: после нашей прошлогодней эскапады в Лондон мы у начальства под строжайшим наблюдением, почти как в гестапо. Дежурный в вестибюле стережет выход, второй дежурный охраняет стойку с телефоном во избежание всяких неприятностей — вдруг одна из нас вздумает нарушить правила и проговорит по телефону больше положенных пяти минут в неделю.
Келли, та блондинка с низким IQ, давно уже у нас не работает. На ее место попечители назначили генерального менеджера, который, по сути дела, должен управлять всем на свете. Теперь это молодая женщина по имени Морин, весьма крупного телосложения, довольно умелая, вот только разговаривает она с нами, обитателями «Медоубэнк», довольно странно — с этакой безжалостной веселостью, которая отнюдь не способна скрыть металлический блеск ее равнодушных маленьких глазок, обильно подкрашенных синими тенями.
Остальные сотрудники обязаны Морин полностью подчиняться. У нас есть толстая Клэр, болтливая Дениза, Печальный Гарри, который никогда не улыбается, стажерка Хелен, веселый Крис (наш с Хоуп близкий друг) и эта новая девица Лоррен, которая вечно курит в комнате отдыха для персонала и без спроса пользуется духами Хоуп — между прочим, «Шанель № 5». Крис — единственный, кто по-человечески с нами разговаривает, — считает, что все эти новые назначения нас коснуться никак не должны. А у самого вид озабоченный и далеко не такой веселый, как прежде, и поет он нам теперь редко; а на днях я заметила, что он вынул из уха свою серьгу в виде золотого кольца.
— Морин моя серьга не понравилась, — признался он, когда я его об этом спросила. — Мне уже вынесли одно предупреждение, и я не хочу, чтобы меня уволили: мне работа очень нужна.
Ну, нам-то об этом известно. Видите ли, Крис однажды попал в беду, нарушил закон, и теперь должен быть особенно осторожен. Нет, ничего серьезного — просто он попал в дурную компанию, и ему не повезло. Девять месяцев тюрьмы за кражу со взломом, затем принудительные общественные работы, а затем вроде бы снова на волю с чистой совестью. Но чистая у тебя совесть или нет, только подобный «хвост» тянется за тобой вечно. Даже теперь, годы спустя, Крис все еще не может ни завести кредитную карту, ни сделать заем, ни даже просто открыть банковский счет. И все это теперь занесено в компьютер, в особый файл, а такие люди, как Морин, всегда такие файлы читают, хотя, казалось бы, они в первую очередь должны читать в душах людских.