Родителям не приходило в голову прислушаться к речам старика, обратить внимание, что он там бормочет ребенку. Наверное, сказки рассказывает. Они не могли представить, что именно эти сказки стали для ребенка единственной реальностью.
Про дедушку давно знали, что у него не все в порядке с головой, но Густаф и Марта не придавали душевной болезни никакого значения. Смирный, неопасный ну и ладно. А странности бывают у всех. Только когда он попытался ночью поджечь лавку, они опомнились и отправили дедушку Фрица в лечебницу.
Карлу было десять лет. Он навещал дедушку каждую субботу, сидел на стуле у высокой койки в маленькой палате с зарешеченным окном. Соседи по палате кричали, бормотали. Лохматый старик на соседней койке сосал младенческую пустышку, которая висела у него на шее на голубой ленточке. Когда соска выпадала изо рта, он корчил обиженную гримасу и разражался ревом, словно огромный, сморщенный, чудовищный младенец.
У дедушки Фрица, как у всех в этой палате, под кроватью стояло резиновое судно. От запаха хлорки у Карла противно першило в горле и слезы наворачивались на глаза.
– У тебя голубая кровь, Карл. Ты не гляди, что из разбитой коленки течет красная. Ты прижги рану и погляди на фамильный герб, – говорил дедушка Фриц. Мир рушится потому, что в этом веке им управляют плебеи. Адольф Шикльгрубер был сыном грязной батрачки и мелкого таможенного офицеришки, который сам являлся незаконнорожденным, к тому же приходился Кларе, матери этого недоноска, родным дядей. Вы слышите? Он быдло, недоносок, этот ваш обожаемый Адольф Шикльгрубер! – Дедушка Фриц кричал, обращаясь уже не к внуку, а ко всей палате, размахивал руками в крупных желтоватых пятнах старческой пигментации, тряс маленькой лысой головой.
Старик на соседней койке хлопал в ладоши и энергично сосал пустышку.
– Они родные братья с русским быдлом Джугашвили. Тот – сын прачки, этот поденщицы. И оба оказались кретинами, как все плебеи в этом мире. Были бы умней, могли бы договориться. Они так похожи! Адольф учился пению в хоровой школе бенедиктинского монастыря. Иосиф учился в православной школе и готовился стать попом. Адольф рисовал бездарные картинки и считал себя художником. Иосиф писал бездарные стихи и считал себя поэтом. Женщины которые были рядом с ними, кончали с собой. Адольф поставил перед собой цель – уничтожить несколько миллионов евреев и славян. Иосиф уже приступил к этому благородному делу и здорово преуспел, надо отдать ему должное. Они так похожи, эти два главных идиота двадцатого века. Они не договорились и проиграли оба. Но на самом деле, мой мальчик, они победили, однако по своей плебейской тупости даже не успели понять этого.
Сморщенное горбоносое лицо дедушки придвинулось совсем близко к лицу Карла. Выцветшие почти до желтизны, когда-то светло-карие глаза грозно сверкали из-под лохматых седых бровей. От дедушки пахло дешевым мылом и лекарствами. Он перешел на громкий быстрый шепот.
– Они оба, Адольф и Иосиф, добились чего хотели. Теперь мир принадлежит прачкам и мясникам, ростовщикам и поденщицам. Ты, Карл фон Майн-хофф, последний аристократ в этой мертвой стране. Ты не станешь мясником, как твой отец. Ты вырастешь и покажешь им всем, кто они есть на самом деле. Ты вышибешь из их тупых голов всю дурь, которая накопилась за этот плебейский век. Поклянись, мой мальчик, что ты не дашь им спать спокойно и никогда не станешь мясником. Ты вырастешь, найдешь женщину, не плебейку, с чистой голубой кровью, и она родит тебе сына. Твой сын никогда не станет мясником.
Дедушка извлек из-под подушки мятый клочок бумаги, листок из детского альбома, на котором рукой маленького Карла был аккуратно нарисован фамильный герб баронов фон Майнхофф. Прямоугольник с оконечностью в форме фигурной скобки, рыцарский шлем с решетчатым опущенным забралом, хищный профиль черного орла, дубовая ветвь…
– Клянись, мой мальчик, что ты никогда не-предашь наших предков. Ты не предашь Зикфрида.
Дрожащие узловатые пальцы с желтыми толстыми ногтями любовно разгладили листок и поднесли его к лицу ребенка, совсем близко.
– Клянись, Карл, что ты будешь сеять смуту среди серых бездарных плебеев, которыми полон до отказа этот мещанский мертвый мир. Клянись, что ты продолжишь наш род. У тебя будет сын, которого ты воспитаешь как барона, как рыцаря. У тебя будут внуки и правнуки. Ни один из них не станет мясником.
– Клянусь, – ответил ребенок страшным шепотом.
Марта Майнхофф говорила, что ее свекор Фриц свихнулся от большого ума.
– Умники всегда плохо кончают, – вздыхала она, развешивая колбасы на крюках, красиво раскладывая на маленьких тарелочках кусочки ветчины, буженины, ростбифа.
В каждый кусочек втыкалась тонкая деревянная палочка-шпажка. Марта ревниво следила, чтобы покупатели по рассеянности не увлекались дегустацией и не сметали все, что было выставлено на пробу.
– Некоторые приходят, чтобы полакомиться нашей продукцией, и ничего не покупают, – ворчала она.
Мелодично звенел дверной колокольчик, фрау Марта расплывалась в любезной улыбке. Карл слышал приторное мяуканье:
– Гуттен морген… данке шен… фидерзейн… чуз-чуз-чуз… Так вот, сынок, умники всегда плохо кончают, – продолжала она уже другим, несладким голосом, когда за очередным покупателем закрывалась дверь. – Ты знаешь, дедушка Фриц работал в абвере. Он был разведчиком. А разведчику приходится слишком уж усердно шевелить мозгами.
Карл молчал. Он понимал: спорить с матерью бесполезно. Он-то знал, что дедушка Фриц был единственным нормальным среди всех них. Думать как они, жить как они – разве это не сумасшествие? Каждый день свиные туши, мерный стук топорика, жужжание мясорубки, чинный ужин, сериал по телевизору. Разговоры о делах в лавке, о ценах на говядину. Это они все слабоумные, а дедушка Фриц нормальный.
Из больницы дедушку перевели в интернат. Карл каждую субботу ездил в Потсдам. Интернат был хороший старик жил в маленькой чистенькой отдельной комнатке. Карл привозил деду баночки с паштетами, мягкую вареную колбасу, фруктовое пюре. Все это готовила и аккуратно заворачивала в яркие бумажки фрау Марта.
Когда Карлу исполнилось двенадцать, дедушка Фриц умер. На старинном лютеранском кладбище пухлый улыбчивый патер прочитал короткую молитву, специальный кладбищенский экскаватор быстро аккуратно засыпал гроб твердыми комьями желтоватой глинистой берлинской земли.
Было сырое туманное утро, каркали вороны, звенел трамвай за кладбищенской оградой. Карл глядел на скучные лица своих родителей и думал о том, что он последний из рода фон Майнхофф. Последний и единственный потомок великого воинственного Зигфрида в этом пошлом, тупом бюргерском мире.
Эйлат, январь 1998 года