– Но ведь ты меня любишь, Алиса. Вот это я понимаю, только это я хочу понимать. Только это.
– Карл, когда ты молчишь, мне кажется, что да, люблю. Но стоит тебе открыть рот, и я тебя почти ненавижу. Ты говоришь такие гадости, глупости… Хватит. Тема закрыта.
– Хорошо, Лисенок, я буду молчать. Я стану тихим, нежным, я всех пожалею, даже твою грязную родину, даже этого подонка серого майора. Всех. Я буду петь романсы сладким баритоном. За тихого нежного Карлушу ты согласна выйти замуж?
– Папа умрет без меня.
– Он и так долго не протянет.
– Сколько осталось ему – все его. Мы вошьем ампулу, он перестанет пить. Сейчас есть много новых методов, я вылечу его. Он не старый еще человек, и если бросит пить, то сердце…
– Через месяц мы будем в Лондоне. Потом в Сан-Франциско. Ты увидишь весь мир. У тебя будет достаточно денег, чтобы оплатить твоему отцу самое лучшее лечение.
– Карл, а откуда столько денег? Почему ты так уверен, что меня вообще выпустят из страны? Я завербована КГБ. Кстати, странно, что они не появляются. Я слишком многого не понимаю, прежде всего в тебе.
– А не надо ничего понимать. Всему свое время… Он говорил и стягивал с нее свитер, расстегивал лифчик, щелкал кнопками длинной замшевой юбки. Она не могла и не хотела возражать, спорить, задавать вопросы. Она уже все сказала, и не один раз. Она никуда не уедет, не выйдет за него замуж. Зачем он опять появился? Ну зачем?
На четвертый день, когда Юрий Владиславович ушел на очередной сеанс бесполезного гипноза к наркологу Коробцу, Карл выложил на Алисин письменный стол тонкую стопку каких-то бумаг.
– Ты должна заполнить это на пишущей машинке. В трех экземплярах, только не под копирку.
– Что это?
– Анкеты для ОВИРа. Завтра мы подаем заявление в твой районный загс. У вас положено ждать три месяца, но нас зарегистрируют через неделю. Анкеты ты заполнишь на фамилию Майнхофф. Ты Алиса фон Майнхофф.
– Карл, подожди, я не понимаю…
– Тебе и не надо ничего понимать. Ты будешь делать то, что я говорю. Я уже все устроил.
– Карл, я же тебе сказала, я никуда не поеду. Я не выйду замуж за тебя.
– Ну, перестань, Лисенок, хватит дурить. У нас очень много дел и мало времени. Садись за машинку, прямо сейчас.
– Я вовсе не дурю. Я никуда не еду, пойми ты наконец. Замуж за тебя я не выйду, отца не брошу, и это совершенно серьезно. Карл. Я не шучу, не ломаюсь и не собираюсь заполнять никакие анкеты. Я тебе сразу все сказала, с самого начала. Просто ты слышишь только самого себя.
Несколько секунд он смотрел на нее молча, и вдруг его рука взлетела, раздался хлопок, сначала Алиса не поняла ничего, а потом у нее перехватило дыхание. Это была пощечина, несильная, почти безболезненная, но самая настоящая пощечина.
– Уходи, Карл, – тихо сказала она после долгой паузы.
Он смотрел на нее исподлобья, тяжело дышал, и в глазах его появилось какое-то совсем новое выражение, одновременно жуткое и жалкое.
– Идиотка, – проговорил он сквозь зубы, – дура, я убью тебя.
– Охотно верю, – кивнула она, – ты можешь.
– Но ведь ты спала со мной, ты любишь меня, ты…
– Карл, хватит. Уходи.
– Стерва! Грязная русская свинья! – Он схватил ее за волосы, швырнул на тахту.
Падая, она сильно ударилась виском об угол письменного стола. Он сдирал с нее одежду, хрипло выкрикивая ругательства, немецкие и русские. Но она не слышала. Она провалилась в сплошной тошнотворный мрак.
– Ты врала мне, ты сводила меня с ума! Ты такая, как все, подлая пошлая стерва! Открой глаза! Ну, открой глаза, посмотри на меня, Алиса!
Из ссадины сочилась кровь. В руках у Карла была полумертвая вялая кукла вместо Алисы.
– Скажи, что ты меня любишь, хотя бы раз скажи… Предательница, дрянь, ненавижу…
Он уже не кричал. Он охрип и бормотал бессвязные, бессмысленные грязные слова, немецкие и русские вперемежку. Бросился вон из комнаты, но замер на пороге.
Из кармана своей кожаной куртки, висевшей на стуле, Карл вытащил маленький пятизарядный «вальтер», шагнул к растерзанной, бесчувственной кукле. Долго, не отрываясь, он глядел на бледное, осунувшееся лицо, на спутанные пепельно-русые волосы.
Веки плотно сжаты, губы чуть приоткрыты. Кровь на виске, на щеке. Рука с пистолетом поднялась, щелкнул предохранитель. Дуло уставилось в лоб, потом медленно скользнуло к груди.
У Алисы затрепетали веки, глаза приоткрылись и тут же распахнулись в ужасе. Она увидела пистолет, увидела безглазую усатую морду какого-то причудливого животного. Самым странным было то, что по гладко выбритым щекам этой кровожадной неведомой зверюшки катились крупные слезы. Алиса боялась шевельнуться, боялась нечаянно крикнуть или застонать. Мощная волна головной боли притупляла страх.
Рука с пистолетом вяло опустилась. Двигаясь медленно, как сомнамбула, он стянул свою кожанку со спинки стула и, волоча ее по полу, не оглядываясь, вышел из комнаты. Алиса продолжала лежать не шелохнувшись. В прихожей хлопнула дверь. Этот звук отозвался в голове новой волной боли. Она опять потеряла сознание.
На следующий день начались телефонные звонки из КГБ. Алиса лежала с тяжелым сотрянием мозга. Звонили очень настойчиво, Юрий Владиславович не давал ей трубку, говорил: она больна.
– А что с ней такое? – интересовался вежливый мужской голос.
– Сотрясение мозга.
Алиса слышала папины ответы из соседней комнаты. Она, хоть и плохо соображала, сразу поняла, кто это. А через два дня заявился майор Харитонов собственной персоной, прямо в квартиру. Папе он представился как сослуживец из конструкторского бюро, даже торт принес.
– Майнхофф меня расколол, назвал гэбэшной шлюхой, избил, исчез навсегда и теперь уж точно не появится, – сказала Алиса.
На некоторое время ее оставили в покое.
Иерусалим, январь 1998 года
По дороге в гостиницу Максимка клевал носом. Стоило ему уронить голову на подушку, и он моментально уснул. Алиса погасила ночник у его кровати, вспомнила, что он не умылся и не почистил зубы на ночь. Ладно, имеет право после таких приключений.
Все. Горячий душ – и спать. Она смертельно устала. В ванной, стянув свитер, она обнаружила несколько синяков на руках и на плечах. Господи, если бы не Деннис… У них ведь было оружие. Кто-то выстрелил. Могли убить запросто.