— Так что, мэм, это все же настоящая боевая операция или учения?
— Настоящая, капитан. Лорд Уинтерборн и Ультрамарины бились с врагом в горах на севере.
— Тау? Уже, знаете, ходят слухи.
Она кивнула:
— Да. Похоже, они вывели из строя значительную часть вокс-сети, и нам понадобится защитить крупные города, когда из Администратума придет подтверждение.
— Нам еще этого придется ждать? В такой-то ситуации?
— Боюсь, что да.
— Не знаете, когда придет подтверждение?
— Не представляю.
Медерик сердито фыркнул, но Орнелла оставила его наедине с дурными предчувствиями. В душе она их разделяла, но если Алитея Орнелла чему-то научилась за десять лет службы, так это тому, что лишь следование внятно озвученным приказам способно поддерживать полк в боеспособном состоянии. Они с лордом Уинтерборном создали из Сорок четвертого хорошо смазанную машину, где приказы отдавались вовремя и исполнялись незамедлительно.
С ясными распоряжениями полк функционировал, без таковых — нет.
Она подняла взгляд, услышав снова тот странный звук, но освещение по периметру лагеря сбивало ее ночное зрение и мешало разглядеть что-либо в темноте. Она повернулась в седле. Отряд расположился вокруг нее по дуге: два гвардейца с лазганами через плечо, вокс-оператор и полковой знаменосец.
Она уже была готова решить, что это просто флаг хлопает на ветру, но сообразила, что ветра нет. Она снова озадаченно посмотрела наверх.
— Все в порядке, мэм? — поинтересовался Медерик.
— Гм… О да, капитан. Просто что-то послышалось.
Темплум Фабрика гудел, пусть до утра не намечалось публичных служб. Тяжелые времена обращали людей к религиозности, и Бальтазару было трудно не возгордиться, проходя мимо коленопреклоненных прихожан, возносящих молитвы к антрацитовой статуе Императора в конце нефа.
Такое количество народу в его храме должно было бы радовать, но Гаэтан не выносил «ситуативного» поклонения. Во времена процветания люди посещали лишь самый минимум общеобязательных служб, но когда приходила беда, все молились утром, днем и вечером, прося милости у Императора.
Гаэтан знал, что ему следует быть благодарным за такое количество ревностных прихожан, но это было трудно: он знал, что они пришли ради личного спасения, а не ради прославления Императора.
Облаченный в охристые одеяния, держа перед собой широколезвийный эвисцератор, он прошел к алтарю, чтобы прочесть молитву Окончания Дня перед отходом ко сну. Гаэтан искусно владел чудовищным цепным мечом и тяжелым пистолетом «Инферно», заткнутым за пояс, однако он не любил носить их на службу. Их присутствие превращало в издевательство его веру в милость и всепрощение Императора, но они были такой же частью его рабочего облачения, как и аквила, и пренебречь ими было невозможно.
Послушники в пыльно-серых рясах, следуя за ним, несли точно такие же огромные мечи, и даже парящие и щебечущие над ними херувимы с молитвами были вооружены кинжалами и имплантированным лазерным оружием. До тошноты сладкий запах их умащенной кожи застревал у Гаэтана в горле, и уже не в первый раз он сокрушался, что напыщенные техножрецы Павониса все никак не могут починить вентиляцию в храме.
Высокое здание с ясно читаемой архитектурой и механическими частями, Темплум Фабрика был монументом Императору в его двойном обличье Повелителя Человечества и Омниссии, хотя жрецы Марса замучились бы оправдывать бесконечные поломки машин, которые стали настоящим бичом сооружения. Учитывая непростую историю планеты, они этим, возможно, и не озаботились бы, досадливо подумал он.
Скульптуры из листового железа и сварные пластины с резными письменами украшали стены. Частные капеллы некогда были посвящены Императору картелями, каждый из которых внес немалый вклад в казну храма, чтобы обеспечить место захоронения своим покойным предводителям. Гаэтан считал, что это отвратительно, но епископ Ирлам, предыдущий настоятель, являлся ставленником картелей, и его карманы были наполнены их серебром.
На заре мятежа Ирлам впал в немилость, и Администратум постановил, что капеллы должны быть заново освящены во славу Императора без особых льгот для любой организации. Гаэтану доставило большое удовольствие распорядиться, чтобы служители храма убрали любое указание на то, что капеллы некогда находились в распоряжении частных лиц.
Это был единственный раз, когда директивы Администратума принесли хоть какую-то пользу, и Гаэтан возмущался его вмешательством при любой возможности. Это было трудно: бюрократы контролировали все стороны жизни планеты, люди, ничего не смыслящие ни в вере, ни в важности религиозного служения. Во имя сохранения единства Гаэтан нехотя повиновался их распоряжениям и продолжал проповедовать свою доктрину кроткого трудолюбия и преданности Императору.
Он знал, что подобное учение не вызовет энтузиазма в Восточном Пределе, но оно годами помогало ему, и он слишком привык, чтобы что-либо менять. Здесь считалось нормальным, что проповедники громко призывают к войне и наполняют людские сердца ненавистью.
Столкновение с лордом Уинтерборном по поводу проповедника Куллы лишь укрепило его взгляды, и, как бы он ни ценил роль подобного учения на границе владений человечества, сам по доброй воле такое проповедовать не стал бы. Ненависть и насилие лишь умножали себе подобное, и Гаэтан Бальтазар в одиночку противостоял этому со светом мудрости Императора в сердце.
Он помнил день, когда принес обет в храме Благословенного Мученика на Голантисе почти двадцать лет назад. Аббат Мален, его духовный наставник и друг, говорил с ним в ночь перед тем, как он улетел на корабле в Восточный Предел.
— Боюсь, тебе будет непросто убедить людей в твоей вере там, куда ты отправляешься, — сказал почтенный аббат, потягивая травяной отвар с медом. — Восточный Предел — ристалище войны.
— Тогда это именно такое место, куда мне надо, — возразил он.
— Отчего же?
— Разве проповедь мира — не лучший способ покончить с войной?
— Кредо Императора — война, — напомнил ему Мален. — Его учение распространилось с Терры под дулами пистолетов и остриями мечей. Оно выжило, потому что мы защищаем эту веру. Это не просто красивые слова, Гаэтан. В них есть смысл. Думаешь, Экклезиархия учит тебя военному искусству просто так?
— Нет. Я знаю, зачем нас учат сражаться, но не верю, что насилие — ключ к мудрости Императора. В Его учениях много прекрасного и не имеющего отношения к войне и смерти. Это те части Его слова, что я хочу принести людям Империума.
— О да, красота есть, — согласился Мален, — но даже роза нуждается в шипах для защиты. Как твоя доктрина упорного труда заставит врага отказаться убить тебя? Как она даст твоей будущей пастве веру, чтобы устоять против угроз, таящихся во тьме? В Галактике есть страшные враги, которым нет дела до наших учений, расы, которые ответят на твои красивые слова убийством. Боюсь, ты взвалил на себя непосильную ношу, друг мой.