Линия фронта превратилась в мясорубку, где огненная буря перемалывала людей и машины. Стратум, некогда гордость бюрократии Администратума, превратился в опустевшие руины. Жилища адептов были снесены снарядами тау, и обломки сгребли к линии фронта, превратив в баррикады. На третий день боевых действий рухнула Башня адептов, суровое сооружение, развалины которого погребли под собой тысячелетние архивы.
Что удивительно, это событие вызвало бурную радость защитников города — доказательство тому, что даже перед лицом инопланетного вторжения мало кого так ненавидят, как сборщиков налогов.
Тау продолжали атаковать вдоль линии обороны, но парные бастионы, защищающие сход с моста Императора, оставались невредимы. При том, что тау продолжали посылать на бастионы танки и снаряды, главные удары были направлены на Диакрийский мост. Это было очевидно слабое место обороны на западе, которое привлекало львиную долю внимания тау.
Такая логика позволяет выигрывать битвы, но то, что может придумать нападающий, может предвидеть обороняющийся.
Корабли тау собирались начать обстрел по всей длине моста Императора, но Уриил предугадал такой маневр, и ряды пушек-перехватчиков сняли их еще до того, как упала хоть одна бомба.
Большая группа боевых скафандров высадилась на Мидден, чтобы захватить дальние подступы к Диакрийскому мосту и открыть подход к мосту Императора. Пятьсот воинов тау с новейшим и серьезнейшим оружием, созданным их инженерами, упали с ночного неба посреди вонючих трущоб Миддена лишь для того, чтобы обнаружить, что их там ждут семь бригад Четвертой роты. При поддержке «Лендрейдеров» и «Громов» Ультрамарины превратили место высадки в страшную бойню. Тяжелые минометы лаврентийцев уничтожали уцелевших, в то время как имперские силы расступились, чтобы позволить корпусу «Василисков» на восточном берегу дать залп.
Словно буря обрушилась с неба на Мидден, и мыс Отрог исчез в огненном вихре таких масштабов, что, когда взошло солнце, все выглядело так, будто тут и не было города. Немногие оплакивали его, поскольку всех, кого можно, давно эвакуировали, а тесные перенаселенные улицы всегда служили пристанищем болезней, бедности и преступности.
Полковник Лоик оказался более чем способным военным, человеком, в равной мере наделенным сердцем воина и умом ученого. Даже закаленные в боях солдаты Сорок четвертого, считавшие СПО просто опасными дилетантами, исполнились уважения к коренастому командиру, воспринимая его как настоящего боевого товарища.
Тау приходилось худо, но каждый день они оттесняли имперские войска все дальше к мостам. Потери с обеих сторон были ужасающие, каждый день тысячи получали ранения и сотни гибли. Ни одна сила не могла сломить другую, однако ни одна не могла позволить себе и выйти из безжалостной резни. И нападающие, и обороняющиеся бились отважно, но Уриил знал, что исход нападения тау неизбежен и неотвратим.
Оборона Ольцетина держалась, но защитники были на грани.
Хватило бы самой малости, чтобы равновесие нарушилось.
Уриил провел рукой по лбу, размазывая кровь, которую не успел стереть с лица. Он увидел, что на него смотрит капеллан Клозель, и помотал головой.
— Это не моя, — пояснил Уриил, шагая сквозь управляемый хаос, царящий на мосту Императора. Поврежденные танки втащили на тротуары, и инженеры СПО и лаврентийцев работали вместе, чтобы вернуть им боеспособное состояние. Снабженцы и грузовые сервиторы носились по дороге, доставляя амуницию, провиант и воду войскам, обороняющим мосты.
— Знаю, — ответил капеллан, пропуская грузовик с низким кузовом, нагруженный ящиками с печатью Гвардии. — Она слишком темная. Чья это?
Уриил вспомнил последнюю атаку на быстро отступающую линию обороны, в сознании замелькали образы убитых — его будущие ночные кошмары.
— Не могу сказать точно. Может, гвардеец, которому разнесло голову рядом со мной во время последней атаки на окопы перед Диакрийским мостом? Или огненный воин, которого я располовинил, когда он спрыгнул с разбитой «Каракатицы»?
Клозель понимающе кивнул.
— Битвы наподобие этой сливаются в сплошной кровавый ужас. Это война в своих самых страшных и нечеловеческих проявлениях, когда искусство воина значит меньше, чем то, где он стоит в то время, как падает снаряд.
— Я создан для битвы, капеллан. Каждый мой мускул, каждый орган создан Повелителем Человечества для того, чтобы вести войну, самую жестокую, какую можно представить, но эта ежедневная резня без пощады чужда мне. Мы не должны быть здесь, но мы не можем покинуть людей, отдающих жизни, чтобы защитить это место.
— Загляни в Кодекс Астартес, и найдешь ответ, — посоветовал Клозель. — Мы, Астартес, хороши в молниеносных атаках, ударах ножом в сердце и в решительных беспроигрышных действиях, но не в такой затянувшейся бойне. Если мы покинем Ольцетин, он практически обречен, но разве наши силы не нашли бы лучшее применение где-то еще?
— Мы должны сделать что-то, чтобы лучше проявить себя в этой войне, но я не знаю, как, — признался Уриил. — Все, что я знаю, — это то, что мне не хочется остаться и умереть здесь, где жизнь героя может оборвать какая-то случайность. Это для меня сущее проклятие.
— Верно, — согласился Клозель. — Каждый космодесантник надеется на почетную смерть в бою, такую, чтобы летописцы ордена прославили ее в веках. Смерть как таковая нас не страшит, но встретить ее без чести по-настоящему ужасно.
— Тогда что ты предлагаешь?
— Тебе судить, как мы сражаемся, а не мне, но что-то подсказывает, что у тебя уже есть план, верно?
Уриил кивнул.
— Пока только наметки, но нашим союзникам они не понравятся.
— Нам не важно, что им там нравится, что — нет. Ты капитан космодесантников, и решение о том, как лучше оборонять Ольцетин и Павонис, — за тобой.
— Знаю, — сказал Уриил.
Уриил и Клозель вышли на самую широкую часть моста Императора, на тот момент служившую эвакопунктом для раненых солдат Империума. Уриил никак не мог свыкнуться с тем, сколько крови проливала Имперская Гвардия. Бесконечные ряды мешков с трупами, покрытых брезентом, ждали вывоза, длинные палатки были наполнены кричащими людьми и измученными врачами, делающими все, чтобы количество павших росло не так быстро.
После боя потери космодесантников обычно можно было пересчитать по пальцам одной руки, но гвардейцы гибли тысячами. Резня такого масштаба ужасала Уриила, вновь и вновь напоминая ему об отваге и чести смертных солдат, встающих на врага с обычной винтовкой в руках.
Полковник Лоик и капитан Гербер были уже здесь, и два воина Астартес подошли к ним, когда они склонились над импровизированными картами, нарисованными мелом на стене разрушенного здания.
Двое военных обернулись на звук тяжелых шагов, и Уриила поразило, как люди изменились за прошедшие дни. Они с Клозелем все еще были в отличной форме, но на смертных напряжение битвы сказалось очень заметно. Оба были совершенно измучены и явно недосыпали. Лоик похудел и теперь выглядел как солдат, а не как адепт, изображающий из себя солдата.