В специально оборудованной палате, на высокой кровати лежал окутанный проводами парнишка. На голове – что-то вроде чепчика. А так – парень, как парень.
– Здравствуй, Андрюша, – погладил его по плечу Маирбек Гасанович. – Как ты себя чувствуешь?
Андрей приветливо улыбнулся и показал большой палец.
– Так и должно быть! А что ты сегодня ел?
– Пе…печ… – старательно выговаривал Андрей.
– Печенье? Молодец. А сок пил?
– Пи… и…
– Я понял, пил. Тебя сегодня навещали?
Андрей утвердительно кивнул.
– Кто именно?
– Ко… ком…
– Командир? Отлично, рядовой Дубровин! – похвалил его доктор. – Скоро ты будешь не только говорить, но и петь.
Андрей счастливо улыбнулся.
– Андрюша, ты только не торопись, – вступил я в разговор. – Поправляйся не спеша, но так, чтобы накрепко и навсегда. А ты откуда родом?
– Мо… мос…
– Москва? Так ты москвич? – удивился я.
Андрей горделиво кивнул.
– Вот это да! Значит, мы земляки! – обрадовался я. – Теперь я буду за тебя болеть не меньше, чем за «Спартак». И фанаты «Спартака» – тоже, я им о тебе расскажу.
Андрей прямо-таки расплылся в благодарной улыбке, протянул свою исхудавшую руку, и мы обменялись рукопожатием.
– Спа… а… – тихо сказал он.
– Спасибо? – уточнил я.
Андрей отрицательно покачал головой.
– «Спартак»? – догадался я. – Ты тоже болеешь за «Спартак»?
Андрей утвердительно кивнул.
– Все, ребята, – вмешался в разговор Маирбек Гасанович, – на сегодня хватит. А то я вас знаю, часами будет обсуждать, кто, кому и как забил.
Когда мы вышли из палаты, доктор победоносно вскинул руки и воскликнул:
– Ну вот! А то скептиков у нас расплодилось, прямо хоть лопатой выгребай! «Безнадежный случай, такого в истории медицины не было, вся ответственность на вас», – гнусаво спародировал он какого-то оппонента. Не было, а теперь есть! И следом за нами пойдут другие! А это, между прочим, не фунт изюма, а спасенные молодые жизни! – не мог он остыть от какого-то заочного спора.
– Маирбек Гасанович, а кто Андрея оперировал? – перевел я разговор на другую тему.
– Доктор Синицын. Пойдемте, познакомлю, – резко повернул он в другой коридор.
Майор Синицын только что вернулся из операционной. Он был бледен, необычайно чистые голубые глаза смотрели как-то отрешенно.
А руки… Вы когда-нибудь видели руки нейрохирурга?! Они куда более чуткие, трепетные и нежные, нежели руки скрипача или пианиста. Ведь на кончиках пальцев нейрохирурга не прекрасно взятая нота, а тончайшие клетки мозга и, следовательно, жизнь.
– Дубровина? Да, Дубровина оперировал я, – подтвердил он. – Доставили его совсем плохим: речевой центр полностью разрушен. Многие считали, что возиться с Андреем не имеет смысла: он, мол, никогда не заговорит и вообще не жилец. Но я был убежден, что, если сделать грамотную операцию, то речевые функции на себя возьмут другие участки мозга. Так оно и вышло. Сколько в его активе слогов? – обратился он к доктору Казиеву.
– Вчера было три, а сегодня уже пять, – не без гордости ответил тот.
– Отлично! – просветленно улыбнулся доктор Синицын. – Процесс пошел. Значит, через неделю станет десять, а потом двадцать, и так до тех пор, пока он не сможет выступить с докладом на нашей конференции и не посрамит всякого рода скептиков, – кинул он камень в чей-то огород.
Я думал, на этом мое знакомство с госпиталем закончится, но Маирбек Гасанович решил иначе:
– Теперь заглянем к доктору Федорову, – не терпящим возражений тоном заявил он.
– Иначе нельзя! Ведь травматологическое отделение – самое многонаселенное в нашем госпитале.
Олег Михайлович Федоров оказался очень занятным человеком. У него было, я бы сказал, типично КВНовское, чувство юмора. Единственное украшение его кабинета – скелет человека. И надо же такому случиться, что, садясь на стул, я задел руку скелета. Олег Михайлович тут же привстал, коротко поклонился и виновато сказал:
– Извини, Вася, он нечаянно. Москвичи несколько бесцеремонны, не суди его строго.
– Перед кем вы извиняетесь? – оглянулся я по сторонам. – В кабинете, кроме нас с вами, никого нет.
Доктор кивнул на скелет:
– Он местный старожил, так что мы к нему относимся с почтением.
– Ладно, Вася, извини и будь здоров! – ни к селу ни к городу брякнул я и пожал костяные пальцы.
– Вот и хорошо, – лукаво улыбнулся Олег Михайлович. – Вот это по-нашему, по-травматологически.
Между прочим, еще великий основатель военно-полевой хирургии Николай Иванович Пирогов когда-то сказал: «Война – это эпидемия травм». Порой мы из ничего, из каких-то мелких осколков собираем и сращиваем руки и ноги, возвращаем солдат к жизни, а зачастую и в строй.
Беседа была в самом разгаре, когда на пороге появился доктор Рогов – на этот раз без халата, но в мундире и при орденах.
– Извините, но ваше время истекло, – показал он мне на часы. – Пора прощаться.
Старший лейтенант Макеев ждет.
Я спустился во двор и присоединился к Кармазину и Козлову. Горестно поникнув, оба стояли около машины, в которую грузили цинковые гробы. Для удобства транспортировки гробы вкладывали в длинные деревянные ящики и с каким-то отвратительным стуком заколачивали.
Павла Макеева грузили последним. Мы попросили немного подождать, подошли к гробу и заглянули в застекленное оконце, специально прорезанное в металле. Удивительно, но Пашка улыбался. Казалось, он вот-вот подмигнет, возьмет гитару и запоет так им любимое «Утро туманное, утро седое».
Нет, не запоет! Не запоет старлей Макеев, не запоют и семеро его попутчиков, не запоют, встречая их, родители, жены и невесты. Слезы, стоны и рыдания – вот что ждет неведомо за что погибших русских парней.
– Он ваш друг? – тихо спросил незаметно подошедший майор со шрамом через все лицо.
– Да, – ответил Кармазин. – И не только друг, но и мой штурман.
– Хотите проводить его до самолета? – неожиданно предложил майор.
– А можно? – робко переспросил Козлов.
– Я всем этим командую, – кивнул на колонну майор. – В моем «уазике» есть три места.
– Тогда я не поеду, – принял решение Рогов. – Прощай, Макеев, прощайте все! – козырнул он. – Жаль вас, ребята, очень жаль. Но мы не боги, мы всего лишь врачи. А я вообще – черт знает кто, – махнул он рукой и, круто повернувшись, пошел в свой прозекторский кабинет.
Когда мы сели в потрепанный «уазик» и во главе колонны выехали за ворота госпиталя, водитель включил приемник, и на весь салон заголосила Пугачева. Майор мгновенно побледнел, скрежетнул зубами, сжал руками виски, и вдруг его прорвало: