Я не стал фиксировать на этом жесте внимание, но почетный чекист, не дожидаясь вопроса, сам сделал сенсационное признание:

– Да, я верующий. Да, замаливаю грехи. Да, братья во Христе меня уважают и даже избрали старостой нашей церкви.

Во мне шевельнулось что-то похожее, если не на жалость, то на сострадание, и я снова изменил тему:

– А как вы себя чувствовали, когда к вам попадали ваши бывшие начальники, такие, как Ягода или Ежов?

– Нормально, – удивился он моему вопросу. – Нам-то какая разница, кем арестант был до вынесения приговора – наркомом, маршалом или полотером? Раз есть приговор, раз стоит подпись Ульриха, значит, приговор надо приводить в исполнение.

– Не вам ли было поручено упокоить бывших начальников?

– Ну что вы, – застеснялся он, – слишком велика честь. С такими людьми работал Магго. А я в те годы считался «молодняком» и ходил в учениках у другого латыша – по фамилии Мач. Да-да, не удивляйтесь, – с нажимом продолжал он, – в конце тридцатых для нас было организовано нечто вроде курсов повышения квалификации, и руководил ими майор Мач. А вот он был последним, кто встречался с Артузовым. Знаете, кто это такой?

– Нет, – сделал я вид, что это имя мне не известно.

– Теперь он реабилитирован, так что его фамилию можно упоминать, а в тридцатые – ни-ни! Ведь Артузов работал начальником иностранного отдела, и вся закордонная агентура находилась в его подчинении. Это он придумал и успешно провел такие известные операции, как «Трест» и «Синдикат-2», это он заманил в наши пределы Савинкова и Сиднея Рейли [40] . В общем, профессионалом он был отменным.

– Об этих операциях я где-то читал. Но там он проходил под фамилией Фраучи. Это что – псевдоним?

– Как раз наоборот, – усмехнулся мой собеседник. – Он же родом то ли из итальянцев, то ли из евреев, так что Фраучи – его настоящая фамилия. Артузовым он стал, когда пришел в органы. А еще, – увлекся воспоминаниями новоявленный церковный староста, – по коридорам Лубянки ходила байка, будто однажды Сталин спросил у него, нельзя ли раздобыть чертежи новейшего немецкого танка? Так не прошло и месяца, как Артузов продемонстрировал Сталину не чертежи, а только что сошедший с конвейера сверхсекретный немецкий танк.

– И такого человека к стенке?! – не удержался я.

– Оговорили, – вздохнул замаливающий грехи палач. – Но сам-то он признал себя агентом четырех держав и участником антисоветской заговорщической группы во главе с Бухариным и Тухаческим. Правда, Мач рассказывал, что перед самым расстрелом Артузов пытался передать на волю написанную кровью записку, в которой отрекался от своих показаний и доказывал, что он ни в чем не виноват. Жаль, конечно, хорошего человека, – снова вздохнул он. – Но что мог поделать тот же Мач?! Что бывает за невыполнение приказа, известно? Известно – попадешь в руки своих же сослуживцев. Поэтому никто из нас никогда не испытывал никаких угрызений совести, и мы без колебаний выполняли свой служебный долг! – ударил по столу сухонький кулачок с довольно заметной мозолью на указательном пальце правой руки.

– Скажите, – перешел я к другой теме, – а ваши близкие – жены и дети, знали, чем занимаются их отцы и мужья?

– Ни в коем случае! – замахал он руками. – Даже на Лубянке об этом знал очень ограниченный круг лиц. Наши имена были самой большой тайной Советского Союза. А домашние… Какое им дело? Квартиры нам выделялись просторные, зарплаты и пайки хорошие, путевки в санатории – в любое время года. Что еще надо жене и детям? А принадлежностью главы семьи к НКВД они гордились. Очень гордились! Так что никаких комплексов у нас не было.

Комплексы – комплексами, а здоровье – здоровьем. Природа брала свое и наказывала палачей по-своему: в отставку они уходили глубокими инвалидами. Магго окончательно спился, приобрел целый букет заболеваний – и умер. Его земляка Эрнста Мача уволили как человека «страдающего нервно-психической болезнью».

Другой палач, по фамилии Яковлев, «заработал» и кардиосклероз, и эмфизему легких, и глухоту на правое ухо – верный признак, что стрелял с правой руки, и тоже скончался. В приказе об увольнении его коллеги, подполковника Емельянова, говорилось прямо: «переводится на пенсию по случаю болезни (шизофрения), вызванной долголетней оперативной работой».

Назвать работу палача «оперативной» – это, конечно, перебор. Но если смертная казнь существует, то кто-то же должен приводить приговоры в исполнение. Видимо, так рассуждал и Даль, когда вставил в свой знаменитый словарь пословицу: «Не дай бог никому в палачах быть – а нельзя без него!».

Глава семнадцатая

– Вот видите, – развел руками Ариф, когда я закончил свой рассказ, – даже великий Даль считает, что эту неблаговидную работу должен кто-то делать. Все, хватит! – резко поднялся он. – Предлагаю считать тему закрытой. Пойдемте-ка отсюда, лучше я покажу свое хозяйство.

Мы начали с осмотра тюремных камер – везде порядок, чистота. Потом заглянули на спортивную площадку. Заглянули и на кухню, где в огромных чанах варились бараньи туши. Но больше всего меня поразил бассейн – прекрасный плавательный бассейн, как мне сказали, единственный в Афганистане. В принципе, он построен для обслуживающего персонала, но если заключенный ведет себя хорошо, то могут разрешить поплавать и ему.

– И много желающих? – спросил я у Арифа.

– Никого, – развел он руками. – За все время моей работы ни один охранник и ни один арестант не попросили разрешения поплавать.

– А вы? Вы сами плавать не пробовали?

– Я не умею, – признался он. – Как, впрочем, и все остальные: реки-то у нас мелкие, но бурные, поэтому учиться держаться на воде просто-напросто негде.

И тут во мне проснулся бесенок!

– А хотите, я покажу, как плавают спортсмены? – предложил я. – У меня разряд по плаванию.

– Валяйте, – пожал плечами Ариф.

Когда я начал раздеваться, следовавшие по пятам охранники недоуменно замерли и вопросительно взглянули на начальника. Тот успокаивающе кивнул: все, мол, в порядке, шурави хочет искупаться.

«Ну, – приказал я сам себе, – не подкачай». И я им показал! Особенно мне удался «дельфин». Резвился я минут двадцать, а когда закончил и вылез из воды, то увидел, что у бассейна собралась целая толпа, причем не только из охранников, но и арестантов. Кто-то протянул мне полотенце, я сказал «ташакор», и тут раздались такие аплодисменты, каких наверняка не слышала ни одна звезда шоу-бизнеса!

– Так вот как надо плавать?! – восхищенно пожал мне руку Ариф. – Жаль, что нельзя задержать вас на годик-другой, а то бы я с удовольствием брал у вас уроки, – плутовато усмехнулся он. – Подумайте, может быть, останетесь добровольно, а?