Майор Локридж взял письмо, скрипнул зубами, но, сдержавшись, изобразил некое подобие улыбки. Он махнул рукой, разрешая всем разойтись.
Ворвавшись в свой кабинет, Локридж схватил телефонную трубку, однако, набрав несколько цифр, задумался и положил трубку на рычаг.
– Обойдемся своими силами! – процедил он и вызвал лейтенанта. – Смит, – барабаня по столу, начал майор, – всем, кто без юбок и штанов, снизить рацион. В конце концов, они едят английский хлеб, а его и британцам-то не хватает.
* * *
Раннее дождливое утро. Майор Локридж вошел в кабинет и сорвал листок календаря.
На календаре – 1 сентября.
– Что бунтовщики? – спросил майор у Смита.
– Все то же, – пожал плечами Смит. – Сидят в палатках и поют.
– Пою-ют?! – изумился Локридж. – И о чем же они поют?
– Я не все понял, что-то про мороз.
– Про мороз? Про Санта-Клауса?.. Не рановато ли? Пойдемте-ка послушаем!
Накинув плащи, офицеры вышли под дождь и, обходя лужи, двинулись к палаткам. Низкое серое небо. Нудно барабанил дождь. Слышались хрупкие, переливчатые звуки балалайки и тихий хор, выводящий без слов берущую за душу мелодию.
Осторожно откинув полог, Смит и Локридж вошли в палатку. Их никто не заметил. Сгрудившись у самодельной печурки, люди пели – пели, не разжимая губ. Молоденький балалаечник, зажмурив глаза и уносясь в известные одному ему дали, туда, где стыло замер Енисей, а от колодца, будто белая лебедь, в снегах плыла девушка с коромыслом на плече, выводил широкую и плавную мелодию. На диво слаженный хор басовито, но очень мягко, не перекрывая серебряного звука струны, вторил этой мелодии. Вот балалаечник вскинул руку, мотив на полувздохе оборвался – хор, как бы споткнувшись, замер. Но в то же мгновенье балалаечник распахнул еще наполненные домашней синевой глаза, коротко кивнул, и хор снова повел тот же напев, но теперь – со словами. Те звучали едва-едва, шелестяще, просяще робко.
– Ой, мороз, моро-оз, – ломко вел чистый, хрустальный тенор.
– Не моро-озь меня-я, – подставил плечо мягкий, бархатистый бас.
– Не моро-озь меня-я, моего-о коня-я….
Балалаечник завершил куплет замысловатым тремоло и снова кивнул.
– Моего коня-я, белогривого-о, – пророкотали стриженые наголо баритоны.
– У меня жен-на-а, ох, ревнива-я-я! – ликующе сплелись и баритоны, и басы, и теноры.
А потом, словно изумившись этому открытию, хор замер, освободив место укорюще-нежному сопрано и подпирающему его восторженному тенору:
У меня жена-а
Ох, красавица-а,
Ждет меня домо-ой,
Ждет печалитс-я.
И вдруг, словно студено-бодрящий сибирский ветер сорвал с места палатку, – весь хор – хор, состоящий из людей, многие годы оторванных от дома, перенесших все мыслимые и немыслимые муки, но оставшихся верными своей земле, грянул с неведомой англичанам удалью:
Я верну-сь домо-ой
На закате дня-я,
Обниму жену-у,
Напою коня-я.
На доверчивом шепоте замерла струна. Кто-то всхлипнул. Кто-то зарыдал. А подполковник Ковров коротко бросил:
– Ну, вот… Как будто дома побывали.
Англичане, так и не замеченные увлеченными песней людьми, выскользнули из палатки.
– Хорошая песня… – отряхиваясь у входа в комендатуру, глубокомысленно заметил Локридж. – Лошадей я тоже люблю. И жена у меня ревнивая. Не такая уж красавица, но ревнивая. А у вас?
– Я не женат, – почему-то смутился Смит.
– Ладно. Успеете. Песни песнями, а теперь – общее построение! Хор должен стоять в полагающейся всем одежде. Готовность, – посмотрел он на часы, – через пятнадцать минут.
Ровно через четверть часа майор вышел из кабинета. На превратившейся в большую лужу лужайке топтались промокшие до костей бывшие русские пленные. Когда Локридж увидел, что некоторые из них в штанах и юбках, на его лице заиграла победоносная улыбка.
– Давно бы так, – на ходу бросил он.
– Наши требования остаются в силе, – шагнул вперед подполковник Ковров. – Чтобы уменьшить риск простуды, мы решили, что женщины могут надеть юбки, а брюки – только больные мужчины. Таким образом, полностью одетых в вашу форму – сто человек, остальные четыреста пятьдесят будут стоять до конца.
– До конца-а?! До какого конца?! – вспылил Локридж. – Не забывайте, где вы находитесь! Здесь хозяин я, а не уцелевшие большевистские агитаторы. Смит! – рявкнул он. – Одетых – в барак! А палатки бесштанных – снести!
Лейтенант Смит отшатнулся.
– Вы слышали приказ? – побагровел Локридж. – Снести все до единой! А бунтовщиков – на хлеб и воду!
Через полчаса приказ был выполнен. Дождь заметно усилился, теперь он лил как из ведра. А четыреста пятьдесят русских, прижавшись к стене барака, сидели прямо на земле. Локридж понял, что своими силами ему не справиться, и позвонил командующему военным округом.
Генерал внимательно выслушал и тут же связался с Военным министерством:
– Несмотря на непогоду русские военнопленные не проявляют никакого намерения пойти на уступки, – докладывал он. – Возможен взрыв массового неподчинения. Жесткий режим не оказывает никакого воздействия. Видимо, они настолько закалились в немецких концлагерях, что мы едва ли сможем их сломить. Они настаивают на приезде кого-нибудь из советского посольства.
* * *
…Все так же низко тучи, все так же сильно льет дождь. Локридж снова беспокоит командующего округом:
– Сэр, хочу напомнить, что сегодня третье сентября. Заключенные по-прежнему под открытым небом. Начались серьезные заболевания. Если так пойдет и дальше, через неделю-другую лагерь Баттервик можно будет ликвидировать.
– А если их загнать в бараки? Силой!
– Во-первых, у меня мало солдат. А во-вторых, русские говорят, что теперь им на все наплевать и они не сдвинутся с места, пока не приедет представитель их посольства.
– Хорошо, Локридж, я вас понял. Думаю, что в ближайшие дни будет принято соответствующее решение. Мое глубокое убеждение: русские здесь не нужны. Чем быстрее отправим их на родину, тем лучше.
– Но что делать мне?
– Ждать. Тем более что бунтуют и в других лагерях, причем по прямо противоположным причинам.
– То есть?
– Ни под каким видом не хотят домой. Ярые антисоветчики требуют, чтобы их отделили от тех, кто верен Советам.
– Отделить – не проблема. Но куда их деть? На острове русские не нужны, в этом я с вами согласен.
– Французы предлагают другой остров, – хохотнул генерал.
– Какой?
– Мадагаскар! Не смейтесь, Локридж, предложение поступило от близкого друга генерала де Голля. Нет-нет, результатов пока что не знаю, предложение изучается в министерстве иностранных дел.