— Тоня! — позвал он срывающимся голосом.
В эту минуту, дохнув облаком пара, из парилки вышел разопревший от жара, мокрый Семён Семёнович, прикрывая рукою пах. Мелькнули жёлтые ягодицы с тёмными кругами — сидюшниками. Покатые печи и горбатую спину покрывала кучерявая щетина.
— Пива! — Прохрипел он, глядя без удивления красными глазами.
Один из охранников, холуйски склонившись, ногтем сорвал с бутылки колпачок.
Пукнув, как пивная бутылка, вновь приотворилась дверь, — выглянула голая Тоня.
Крикнула без стыда, убирая со лба прядь мокрых волос.
— Уходи, уходи, я скоро! Уходи!
И глаза — дикие глаза, будто женщину накачали наркотиками.
— Что тут происходит?..
— Потом, потом — уходи!..
Дверь захлопнулась. «Что значит «уходи»?..» Сотни мыслей проскакивали в доли секунды. «Или она уже всё поняла и предупреждает?..»
— Видишь, блин, ты третий лишний! — сказал тот, что привёл его.
Такого унижения Алексей Михайлович вынести не мог. «Домой, домой, немедленно домой!» И следом: «А как же Тоня? Что бы ни случилось, я не вправе бросить её на произвол судьбы!..»
Семён Семёнович оторвался от пива, хукнул и сказал, адресуясь к охранникам:
— Зовите подмогу и отведите человека куда положено. Видите, он в невменяемом состоянии!
И вернулся в парилку.
— Пройдём! — приказал первый из охранников.
Увидев, что второй звонит по телефону, Алексей Михайлович решительно сказал:
— Никуда отсюда не уйду!
— Мы не обсуждаем приказы старших!
— Вы же русские люди!
— Мы просто люди. Пока не станем кучей обыкновенного дерьма.
Алексей Михайлович растерялся: ход событий стал ему совершенно непонятен: «Что замышляет эта сволочь?..»
Подошли ещё двое. Руки — что брёвна. Бычьи шеи. Рыбьи глаза.
— Пойдём, мужик!.. Покантуешься в вестибюле. Здесь — не положено.
— Как «не положено»? Здесь моя жена!..
— Не знаем, чья жена… Не положено, и всё. Не пойдёшь, потащим, как чемодан!..
И он пошёл, не представляя себе, как защититься от унижения и обозначившейся угрозы. «А может, я только фантазирую? Может, всё идёт, как надо? Может, зря подозреваю?..»
В бетонированном переходе, следуя за охранником, он вдруг услыхал металлический звук. Будто передёрнули затвор.
Инстинктивно обернулся. В метре от него зияло дуло пистолета.
Реакции на этот счёт Алексей Михайлович отрабатывал ещё в молодые годы. Охранник не успел охнуть, как в горло ему вонзилась вилка. Но выстрелы всё же последовали, оглушительные в замкнутом пространстве.
Алексей Михайлович помнит два выстрела…
Его обнаружили военные в ельнике — метрах в тридцати от дороги. Так, случайно притормозили и вошли в лес, чтобы «слить водичку», как это у нас принято, и напоролись на выброшенное тело, второпях прикрытое охапкой папоротника и вывороченной с корнем берёзкой.
Человек, залитый кровью, был без сознания и вовсе не подавал признаков жизни. Что, вероятно, и спасло его от контрольных выстрелов.
Врачи боролись за жизнь Алексея Михайловича почти целый месяц. В первый же день личность его была установлена и потому нашлись влиятельные покровители. Усердствовали особенно те, что первыми драпанули с фронта, который пытался организовать Алексей Михайлович…
Когда он пришёл в себя и шаг за шагом восстановил в памяти события рокового дня, первым вопросом, с которым он обратился к врачам, был вопрос о Тоне…
Было возбуждено уголовное дело. Но Тоню не нашли. Не нашли и того рокового особняка. А квартира, в которой принимал их Семён Семёнович, оказывается, была давно уже продана человеку, твердившему одно: какие-то мошенники подобрали ключи и устроили в его квартире загон для легковерных, пока он ездил к дядьке в Геленджик.
Алексей Михайлович звонил матери Тони в Белгород, — там тоже ничего не знали. А милиция разводила руками: «По стране ежедневно пропадают тысячи людей, ждите, может быть, объявится след. Случается, что убивают, но бывает, что и продают, на Кавказ или в Среднюю Азию. Что же плакать, что убиваться? Мир сейчас уже совсем не тот, который был прежде…»
Две комнатные мухи, жужжа, попытались совокупиться прямо на его носу, но у него не было сил согнать паразитов. И в их нахальстве почудился какой-то скрытый намёк на всю его жизнь: вот точно так же и он суетился и жужжал, а что выжужжал?..
Кружили воспоминания — беспорядочно, как льдины перед затором. Он впадал временами в забытьё, мысли возникали и рассыпались, и это значило, что их уже не подпирает более или менее устойчивый «фюзис», — клепки изношенного организма сыпались, из всех щелей выходил последний пар.
Ему было страшно, но слабость была такой, что он ничему уже не противился. Только чувствовал, что мёрзнет.
Он думал о себе, что он золотозубый Фима Пенкель, сосед по даче вскоре после войны. Фима считал себя талантливым писателем и сочинял роман «Приключения блохи в паху бездомной собаки», но очень боялся, что власти разоблачат его антисоветское нутро и уличат в буржуазном декадансе.
Фима хотел бежать за границу. Он и роман писал для того, чтобы поскандалить с властью, а после попросить политического убежища. Но было не очень понятно, зачем Фима хотел основать в Пидерации конспиративную компанию по торговле янтарём.
Зачем ему Пенкель? Как лысому — гребень, как петуху — милицейский свисток…
Этот Пенкель, с которым он позднее работал в одной конторе, называвшейся «Промбурвод», спровоцировал кровавую драку, в драке участвовали две деревни. Тогда могли запросто прибить и его самого, устроившего Пенксля на должность старшего инженера, хотя тот нигде и никогда не учился.
Деньги везде капают, нужно лишь точно знать, куда прилипнуть губой…
Они обслуживали колхоз в Псковской области. Нищее дурачьё верило липовым нарядам. Но кормили их плохо. Главный бурильщик Мотуня, которого они наняли в Витебске прямо на железнодорожном вокзале, называл колхозные обеды «нисчемными». И подучил Пенкеля, по дешёвке покупавшего кур у хозяйки, где они жили, а потом рассорившегося с нею из-за цены, погубить свинью этой самой женщины.
— Ужасно ты жадный, Пенкель, — сказал Мотуня. — Если хочешь, я тебя научу, как за бесценок приобрести много мяса. За бутылочку белой выдам полный секретец.
— Считай, что бутылка у тебя в кармане, жлоб. Выкладывай секрет.
— Сходи в магазин, купи пшена. Граммов двести. И насыпь в ухо свинье. Сначала в одно, потом в другое. Она как с ума сойдёт через сутки. Я скажу бабке, что у зверюги чума. И она уступит тебе свинью за пятёрку.