– Замри! – заорал я. – Не смей ничего трогать!.. Прикоснешься – убью!!!
– А что там? – спросила она невинно.
Я ответил зло:
– Да что угодно! Ты можешь вытащить из-под этой плиты герметически закрытый контейнер сверхвысшей защиты, на нем не будет свободного места от наклеек типа: «Радиация», «Вирусы», «Бактерии», «Чумка», «Сап», «Огнеопасно», «Не смотреть!», «Не вскрывать!», «Приближаться только в спецскафандрах высшей защиты», «Вскрывать в дальнем космосе вдали от звездных систем!», но откроется при первом же прикосновении, и тогда тебя не спасут длинные ноги и обворожительная улыбка…
Она спросила живо, тут же забыв про зловещий алтарь:
– У меня правда обворожительная?.. Нет, это я сама знаю, но ты ее тоже такой находишь?
– Да, – ответил торопливо, осторожненько втиснулся между нею и алтарем, попытался оттеснить, но торкесса не отступила, а приняла мои движения как стремление прижаться к ней и удовлетворить все мужские фантазии. – И ноги… ага, ноги у тебя тоже… обворожительные…
– И хорошо бы смотрелись на твоих плечах, да? – спросила она подсказывающе.
– Вместо погон? – переспросил я.
Она скривилась:
– Знаю, ни один мужчина ни на что не сменяет свои погоны… Нещщасные мы.
Я оглянулся, на далеком, как мечта о свободе, входе в пещеру все еще колыхается серая холодная пелена, выглядит мокрым одеялом, брызги залетают на порог. К счастью, наклон пола слегка из храма, иначе на нашем месте резвились бы дельфины. Половина пола потемнела, другая осталась сухой, но воздух похолодел, уплотнился, словно мы на Юпитере.
Торкесса зябко ежилась, пыталась прижаться ко мне, я посоветовал прогреться другим способом. Каким, спросила она заинтересованно, я объяснил, как мог популярно, насчет упал-отжался. Она отвернулась, надув губы, но постаралась прижаться ко мне ягодицами, упругими и настолько вздернутыми, что я против воли ощутил их в ладонях, с огромным усилием отстранился.
– Дождь не затянется, – сказал я. – Такие бурные ливни долгими не бывают. Сейчас прояснится, надо возвращаться.
Однако дождь перешел в затяжной. Правда, затяжные обычно моросящие, а этот лупит крупными каплями, как будто на небе эшелон с виноградинами опрокинулся. Торкесса начала ныть, оглядываться в поисках кресла или мягкого дивана, наконец сунулась в какую-то щель, интересно, видите ли, что там, сперва стояла, глазела, а потом заявила, что дальше проход расширяется, протиснулась и пропала из поля зрения.
Я ругнулся, поспешно двинулся следом, успел увидеть ее силуэт, она тут же отшатнулась, вскрикнула и прижалась к стене. Я раскрыл хлебало, не понимая, что ее испугало. На меня обрушился град сильнейших ударов, я пытался закрываться, выставив впереди ладони, потом прятал лицо, наконец обхватил себя руками, но сильнейшие толчки бросали меня из стороны в сторону, наконец сбили с ног. Я слышал оглушительный писк, визг, по мне пробежали мириады лапок. Ветер трепетал на моем лице, как будто передо мной поставили лопастный вентилятор и врубили во всю дурь.
– Господи, – послышался плачущий голос торкессы, – как я их ненавижу!.. И боюсь.
Я кое-как поднялся, во рту ком шерсти, сильный запах мышей, хотя я этих самых летунов никогда в жизни не видел и не нюхал. Торкесса ныла, я ошалело вгляделся в темноту, потом оглянулся в сторону выхода. На фоне темнеющего неба встревожено мечутся, как мошкара, миллионы крохотных тел.
– Да ладно, – проговорил я дрожащим голосом. – Подумаешь, разбудил… Им пора отправляться на охоту.
– Как ты их не боишься?
В ее голосе был восторг. Я отмахнулся:
– Дык это ж просто мыши. Жуков и комаров едят. Правда…
Я запнулся, она спросила встревожено:
– Что? Ну говори, что? Я вытерплю любую правду! Ты меня уже не любишь?
– Да люблю-люблю, но мыши какие-то особенные… Возникают неожиданно, только что их не было, притом – сразу такой стаей! И крупные, как кабаны… Нет, вообще-то, мелкие, но откуда такая кинетика, как у кабанов, что сбивают с ног?
Но торкесса, удовлетворенная, не слушала, будучи блондинкой, а что мыши не должны сбивать с ног, так это еще по воде виляно, мыши могут все, на то и мыши.
Впереди открылась пещера, показавшаяся Мамонтовой, но мы сделали еще несколько шагов, я понял, что Мамонтова поместилась бы здесь, как мышиная норка в сарае. Издали доносится едва слышное мерное пение, я бы сказал даже – литания, в смысле, ритмичное повторение чего-то знакомого, почти танцевального, но торжественно танцевального, как будто дискотека для папы римского и кардиналов.
Мы вышли, как мне показалось, на балкон королевской ложи, а сама сцена, освещенная множеством факелов, вон там внизу. Внизу в полутьме процессия людей в темных халатах с капюшонами на лицах, я вспомнил, где уже такое видел. Перед глазами замелькало множество картин, сцен, фильмов, статуй, изображений, а литания тем временем звучит все громче, напористее, увереннее, торжественнее. Люди двигаются медленно, каждый несет кресты, я не сразу заметил, что крест вверх ногами, хотя у креста и нет ног, но все равно вверх ногами. Бледно и страшно горят свечи, воздух пропитан Запахами ладана, ряс и просвирок.
Длинные бородатые попы встали широким кругом.
Вспыхнул зловеще-красный свет, я рассмотрел в центре круга привязанную к черному камню обнаженную молодую женщину. Пышные золотистые волосы в красивом беспорядке рассыпались по камню.
– Извращенцы, – прошептала торкесса.
– Да, – согласился я. – Женщин убивать можно только в постели. Там красивее.
– А так красочнее, – ответила она. – Что-то будем делать?
– Если мы фашисты, – объяснил я, – или там тоталитаристы какие, то бросимся и спасем дуру. Если же демократы, то как можем вмешиваться, подумай? У нас даже негры – афроамериканцы, гомосеки – геи, а педофилы – отцы церкви! Просто будем считать, что каждый получает свое удовольствие. Они – садисты, она – мазохистка. А мы… гм… вуайеристы.
Торкесса покосилась в мою сторону недоверчиво. Справа и слева от нашего балкона тянутся толстые лианы, бесцветные, здесь недостает хлорофилла, но с виду достаточно прочные.
– Я когда говорила насчет твоих самых невероятных сексуальных запросов… не такое имела в виду.
– Надеюсь, – ответил я.
– Я учитывала твой… консерватизм.
– Это не консерватизм, дурочка.
Я подумал-подумал, еще раз подумал, наконец вытащил образок Божьей Матери и повесил на шею.
Торкесса удивленно распахнула прекрасные глаза:
– Ты поверил в Бога?
– Нильс Бор говорил, – ответил я значительно, – что прибитая над дверями подкова помогает даже тем, кто в приметы не верит. А я чту ученых, а не ведущих ток-шоу.