Он опять подумал, что она улыбается. Он вгляделся в ее маленькое личико под черными волосами.
— Ты отпустишь меня?
— Я буду держать тебя за руку.
— А подглядывать не будешь? — она в первый раз проявила беспокойство.
Он помотал головой.
Она взялась за ручку дверцы, но он опять покачал головой и крепко взял ее за руку.
— С моей стороны, — сказал он, открывая свою дверцу и вылезая вместе с девочкой. Она заерзала по сиденью к выходу — маленькая девочка лет шести или семи, с короткими черными волосами, в розовом платьице и синих сандаликах на голых ногах. Теперь сандалики слетели, и она осторожно, по-девчачьи, попробовала траву босой пяткой.
Он подвел ее к ограде фабрики. Девочка огляделась.
— Ты обещал. Не подглядывай.
— Не буду.
И какой-то момент он не смотрел, глядя на гротескных пластиковых зверей. Потом он почувствовал прикосновение ткани и поглядел вниз. Она сидела, задрав платье, и тоже смотрела на зверей. Он подождал, пока она закончит, и поднял ее. Она стояла и ждала, что будет дальше.
— Какие у тебя планы? — спросила она.
Он усмехнулся, вопрос прямо для вечеринки!
— Никаких.
— А куда мы едем? Ты везешь меня куда-нибудь?
Он открыл дверцу и ждал, пока она влезет в машину.
— Куда-нибудь. Конечно, куда-нибудь я тебя везу.
— А куда?
— Увидим, когда приедем.
Он снова ехал всю ночь, и девочка снова все это время спала, просыпаясь лишь затем, чтобы поглядеть в окно (она спала сидя, похожая на куклу в своем розовом платье) и задать странный вопрос.
— Ты полицейский? — спросила она как-то и потом, поглядев на дорожный знак: — Что такое Колумбия?
— Город.
— Как Нью-Йорк?
— Да.
— И Кларксберг?
Он кивнул.
— Мы все время будем спать в машине?
— Не все.
— А можно включить радио?
Он разрешил, и она нагнулась и повернула ручку. В машину ворвались перебивающие друг друга голоса. Она переключила канал — та же какофония.
— Покрути настройку, — посоветовал он.
Она стала с сосредоточенным видом снова крутить ручку, пока не наткнулась на четкий сигнал. Долли Партон.
— Это мне нравится, — сообщила она.
Так они часами и ехали на юг под аккомпанемент кантри: станции возникали и пропадали; диск-жокеи выкрикивали имена и названия; спонсоры предлагали страховку, мыло, зубную пасту, мазь от прыщей, пепси-колу, похоронные услуги, бензин, алюминиевую посуду, шампунь от перхоти, но музыка была одна и та же — нескончаемый, тягучий эпос, где женщины выходят замуж за шоферов, которые мало получают, а после работы пропадают в баре, но они все равно не разводятся, а только жалуются и беспокоятся за детей. Иногда у них не заводилась машина, или взрывался телевизор, или их выкидывали из бара на улицу, вывернув карманы. Каждая фраза и каждая нота этих песен были банальны, но девочка слушала с довольным видом, засыпая с Уилли Нельсоном и просыпаясь с Лореттой Линн, а мужчина все гнал машину, обалдев от этой нескончаемой мыльной оперы Америки.
Как— то он спросил ее:
— Ты слышала о человеке по имени Эдвард Вандерли?
Она не ответила.
— Слышала? — он повторил вопрос.
— А кто это?
— Мой дядя, — сказал он, и девочка улыбнулась.
— А про человека по имени Сирс Джеймс?
Она покачала головой, так же улыбаясь.
— А про Рики Готорна?
Она снова покачала головой. Продолжать было незачем. Он не знал, о чем еще ее спрашивать. Может, она действительно никогда не слышала этих имен. Конечно же, не слышала.
В Южной Каролине ему показалось, что за ними следует патруль: полицейская машина ехала в двадцати ярдах от него. Он видел, как полисмен говорит что-то по радио; он тут же прибавил скорость и сменил полосу, но машина не отставала. Он почувствовал стук сердца и видел уже, как они нагоняют его, прижимают к обочине, останавливают. Потом начнутся вопросы. Было около шести, шоссе забито. Зачем он только поехал сюда от Чарлстона? Вокруг простиралась унылая местность с убогими домиками и гаражами. Он не помнил номера шоссе. Старый грузовик, за которым он ехал, обдал его сизым выхлопом из похожей на каминную выхлопной трубы. Он чувствовал себя беззащитным. Вот сейчас полиция прижмет его к обочине, и девочка закричит, пронзительно и громко: «Он заставил меня ехать с ним, он связывал меня, когда спал!» Патрульный медленно выйдет из машины и подойдет к нему.
— Эй, это не твоя девчонка, кто она?
Потом они запихнут его в камеру и станут бить, долго и методично, пока его кожа не сделается пурпурной…
Но ничего этого не случилось.
Сразу после восьми он свернул с шоссе на узкую проселочную дорогу, словно вырытую в рыжей грязи, которая окружала ее. Он не знал, в каком он штате — Южная Каролина или Джорджия, — они будто перетекали друг в друга, соединяясь, как дороги. Все было не так: в этой унылой местности нельзя было ни жить, ни думать. Незнакомые кустарники, зеленые и вьющиеся, оплетали обочину дороги. Уровень бензина снизился за полчаса до отметки Е. Все было не так, абсолютно все. Он посмотрел на девочку, которую он похитил. Она спала, как обычно, похожая на куклу — спина вытянута вдоль сиденья, ноги в рваных сандаликах на полу. Она чересчур много спит. Может, она больна, может быть, умирает?
Она проснулась, когда он смотрел на нее.
— Я хочу еще в туалет.
— Слушай, ты в порядке? Ты не больна?
— Я хочу в туалет.
— Хорошо, — и он потянулся к дверце.
— Разреши мне самой. Я не убегу. Ничего не сделаю. Я обещаю.
Он поглядел на ее серьезное лицо, в черные глаза на оливковой коже.
— Правда?
Когда-то это должно было случиться, не может же он все время держать ее.
— Ты обещаешь? — спросил он, зная, что это дурацкий вопрос:
Она кивнула.
— Ну ладно.
— А ты не уедешь?
— Нет.
Она открыла дверцу и вылезла из машины. Все, что он мог — это не смотреть за ней. Своего рода испытание. Внезапно он пожалел. Она могла побежать, вскарабкаться на обочину, закричать… Она не кричала. Так часто случалось — самое ужасное, что он воображал, не происходило. Жизнь шла своим чередом. Когда девочка села обратно, он вздохнул с облегчением. Все нормально, никаких черных дыр.
Он закрыл глаза и увидел пустую ленту дороги с белой разделительной полосой.