Но они молчали. Только один приложил палец к губам. Толстый короткий палец с обкусанным ногтем: молчи, сука. Ее страшно схватили за горло, так страшно еще никогда в жизни! и жестоко запихнули в рот, кроша края зубов, револьверное дуло, стараясь ободрать до крови губы и небо. Убийцы знают — страшная боль разом парализует жертву, чувство смерти погружает в глубокий шок. Затем сбили с ног — при этом пистолетный ствол вылетел изо рта. Падая, она жестоко ударилась затылком об пол, в глазах почернело. Один тяжко и по-деловому уселся на живот и снова принялся вертеть во рту пистолетное дуло, пока не вынул сталь, вымазанную слюной и кровью. Края всех передних зубов были сломаны, и слюнная кровь во рту отяжелела от костяного крошева. Таким ртом уже нельзя было кричать. Ломая зубы, убийца громко пукнул, и оба тихо рассмеялись. Любка открыла глаза, и тогда сидевший на ней принялся плевать ей на веки, пока не заплевал до черноты: не зырь, курва! Слюна почернела от французской туши и потекла по щекам слезами злобы. Было ясно, что ее профессионально готовят к смерти и в живых уже не оставят. Любка забилась в смертельной тоске. На лбу выступила испарина. В животе оборвалась мистическая пуповина.
Азора подала голос. Ее нервное мяуканье внесло в поведение убийц испуг и брезгливость. Только тут они заметили, что из полузакрытой сумки торчит кошачья голова. Любка, задыхаясь, принялась выплевывать кровь и зубы изо рта, и красные сгустки свесились из левого угла, как страшный изжеванный язык. Второй малый с омерзением взял сумку за ручки и с размаху шмякнул кошку об стену и размозжил головку Азоры. Мало того, глухо матерясь, он еще бросил сумку на пол и наступил на мертвую голову подошвой ботинка, превращая белое пушистое живое в жуткий хруст и лопанье глаз. Видеть этого Любка не могла, но по звуку поняла, что Азора убита. Сильным рывком разодрав платье до пояса, сидевший на животе спрятал револьвер и, достав нож, быстрыми страшными движениями нанес по телу чиркающие надрезы так, что вся кожа разом покрылась кровью. Зачем? Так он скучал. Только теперь он оторвал зад от жертвы и, поднявшись, показал картинку дружку. Тот как раз вышел из ванной, где отмывал в воде подошву от кошачьих мозгов. «Красиво». Издеваясь над телом, первый, раздвинув женские ноги ботинком, стал рыться обувным носком в вагине, порвав ажурные трусики.
Тут в номер три новых серых втащили Ольвара по кличке Анаша. Кашку из любкиного тела готовили для него.
— Ну что, хазер? Хорошо шамать решил? Берляй свою прошмантовку.
Анаша был поставлен на колени, носок ботинка был вынут из женского чрева и ударом вбит в рот добычи. Когда наконец ботинок был вытащен и кровь залила подбородок, вор, еле двигая скулами, сказал: кончайте быстрее.
— Кончить спешишь, пупок! На тебя маслин жалко. Порезать живьем на куски и в очко побросать. Дай ему приправы.
Удар кастета рассек голову жертвы. Ее униженность, кровь из ран, поза пьянили злые сердца.
— Слон, кончай шмару.
Названный слоном опустился коленом на горло женщины так, что кровь брызнула из неглубоких ран на груди. Раздался мертвый хруст шейных позвонков, хрип сломанной трахеи. Глаза на миг раскрылись и просияли неземным светом — по телу прошли судороги.
Наконец жертве было позволено умереть — пулей в рот из револьвера с глушителем. Выстрел был почти не слышен. Только в глубине мозга что-то всхлипнуло. Последним в номер вошел шестой, тщедушного сложения низкорослый человечек без возраста с уродливой грудной клеткой, чуть ли не горбун с крупными волчьими ушами. Ему было сказано: давай, дядя Зина, пакуй чемоданы на выход… После чего горбун остался наедине с двумя трупами. Небритое лицо его не выражало никаких эмоций. Дядя Зина одет в жеваную китайскую куртку на синтепоне и изношенные клетчатые штаны. У него осторожная походка — еще бы, ведь приходится ходить по краю жизни. Когда он моргает, на его веках можно прочесть — слева направо — старую зековскую наколку: не буди! Первым делом он затащил в ванную комнату тело мужчины. Раздел. Разделся сам — снял куртку и остался в жилете, что надет прямо поверх грязной майки. Повесил куртку на фарфоровую вешалку для полотенец. Снял ботинки, оставшись в зеленых носках. При тщедушном теле руки его были сильны и мускулисты, как грязные удавы. Ловко закинув в ванну голое тело, дядя Зина бесчувственно и умело расчленил убитого сияющим ножом мясника из золлингеновской стали. Затем смыл кровь холодной водой из душевого шланга, оставив на фаянсовых ручках красные следы. Ольвар был еще совсем молодым человеком, не старше двадцати пяти лет. Еще пять минут назад у него была красивая спортивная фигура и маленькая изящная голова страстного брюнета с черными порочными усиками, которая легко уместилась в целлофановый пакет вместе с отрезанной правой кистью. Мертвое лицо с такой силой прижалось изнутри смерти к пленке, что губы и кончик носа заметно сплющились. Фасованное мясо дядя Зина складывал в большой дорожный чемодан на колесиках, который успели вкатить в ванную. При этом теплое мясо вздыхало. И это оно было человеком?
Вслед за мужским последовало и женское тело. Только тут, когда голая фигура оказалась на дне ванны, дядя Зина вдруг потерял немую бесчувственность и устроил перекур, с хрипотцой посасывая дешевую папироску и нервозно облизывая мокрые мелкие губки. Он казался взволнованным и даже отмахивал ладонью дым от лица мертвой девушки. И глядел на нее не прямо, а искоса — кровь, чернея, свернулась на животе и ногах густой коркой. Ему хотелось коснуться ее кончиком члена, но кровь не оставила на коже почти ни одного чистого пятнышка. Носки дяди Зины были насквозь сыры. Погасив папироску об умывальник, уродец причесал свои жидкие волосы чужой зеленой расческой с капроновыми зубьями, затем взял в обе руки с черными ногтями вялую голову женщины и сильно потряс, словно хотел разбудить. Он казался взволнованным еще больше. Открыв кран и макая ладонь, принялся было отмывать для похоти багровую щель на лице, но рот сочил и сочил сонную кровь с таким упорством, что горбун сдался. Затем поднял пальцем черное заплеванное веко, откуда на него слепо глянул мертвый кукольный глаз. Осторожно сняв с ушей клипсы, бросил их в унитаз и спустил воду и только затем — перекрестившись — взялся за нож. Когда нож вошел в мышечную ткань горла, раздался тоскливый стон, словно та еще была жива, но уродец по опыту знал, что так свистит воздух, выходя из трахеи. Кажется, он взял себя в руки и преодолел паскудное вожделение, заслонился делом, скрипом стали в стынущем мясе. Только один раз, отрезав левую кисть, он, не удержавшись, схватил и сунул глубоко в прокуренный рот прекрасный мраморно-белый указательный палец, украшенный серебряным ногтем. На лице уродца выступил пот, глаза выкатились из орбит. Сладко напрудив в штаны, он наконец выдернул палец из губ и очнулся, с мокрым шлепком швырнул кисть руки на ванный кафель. После чего движения стали поспешны и еще более отвратительны: струя воды, пакет, снова струя воды, снова пакет. Чемодан был забит до отказа и закрыт на кодовый замок. В ванне краснели голова, кисти рук и левая нога от бедра — все, что осталось от школьницы из Козельска. Но и этот случай был предусмотрен. Оставляя отвратительные серые следы, дядя Зина в зеленых носках прошел к двери, где был оставлен еще один чемодан, гораздо меньших размеров, советского производства. В него свободно легла голова, кисти и нога, после того как уродец согнул ее в колене.