Он верил в чудо.
Ему не нужно было простое действие.
Как, впрочем, и простая истина.
Ему хотелось, как алхимику золота из свинца, сверхдействия, сверхистины.
Изнуренный не знающим исхода, сравнимым с ожиданием назначенного со дня на день конца света томлением, писатель-фантаст Руслан Берендеев бродил по квартире, провожаемый недоуменными взглядами таксы Сары. Она понимала, что хозяин что-то ищет, и была рада оказать ему посильную помощь, но Берендеев в упор не замечал склонившую голову, так что одно ухо свесилось тряпочкой, Сару.
Поставив входной замок на кнопку, чтобы девчонки (если раньше положенного вернутся из школы) не влетели в квартиру без звонка, Берендеев взялся выдвигать ящики комода, где Дарья (как выяснилось, в беспорядке) хранила свои вещи, главным образом, как выяснилось, нижнее белье.
Интимные свидания Берендеева и Дарьи вот уже много лет происходили глубокой ночью, когда девчонки спали. Дарья приходила из ванной в ночной рубашке, валилась на кровать, заводила песню, что дико устала и, мол, хорошо бы ей сегодня отдохнуть и вообще нормальным людям вполне достаточно одного раза в неделю, пора снижать темпы, чай, не двадцать лет. Берендеев же, считавший секунды до ее возвращения из ванной, трепетно вслушивавшийся в доносящийся (ванна была через стенку) шум воды (как только он стихал, Берендеев автоматически был готов к любви), лишь сатанел от таких разговоров, и Дарья (куда ей было деваться?) уступала. В постели Дарья терпеливо сносила неистовые ласки мужа, не проявляла никакой инициативы; едва же он отваливался на свое спальное пространство, немедленно поднималась, опять отправлялась в ванную, а по возвращении мгновенно засыпала.
Берендеев вдруг подумал, что вот уже который год он знается не столько с живой женщиной, сколько с ее стерильным (хоть и из плоти, но без чувств и переживаний) подобием, неким биоавтоматом, даже и не особенно усердствующим в имитации того, что именуется таинством любви. Ему открылось, что женщина может так вести себя с мужчиной только в том случае, если стопроцентно, стерильно, окончательно и бесповоротно его не любит. Приходящую к нему из ванной в ночной рубашке, пахнущую водой Дарью в смысле ответной страсти можно было сравнить с этой самой водой — со свинцовым, бесчувственным океаном, на дно которого когда-то опустился «Титаник»… берендеевской страсти. Оказывается, все эти годы, ужаснулся своему открытию Берендеев, он, как абориген волшебной страны Оз — изумрудного города, — смотрел на холодную, бесстрастную, свинцовую гладь сквозь зеленые очки, видел вместо айсбергов цветущие острова, слышал вместо тоскливого завывания ветра райское пение птиц.
Берендеев вспомнил, как однажды в книжном магазине зачем-то взял в руки русско-китайский словарь, сам собой раскрывшийся на слове «х…». Писатель-фантаст Руслан Берендеев поразился, сколь многозначно и многосмысленно это короткое звукосочетание в великом и могучем китайском языке. Особенно запало ему в душу такое значение слова, как «веселое пение птиц в лесу». Тогда Берендееву увиделась пропасть между русским и китайским языками. Сейчас, выдвигая ящики комода с нижним бельем Дарьи, Берендеев думал, что лозунг экологов, борцов за чистоту окружающей среды: «Все связано со всем» — не так уж далек от истины.
Он сам не знал, что искал, роясь в вещах жены, но совершенно точно знал, чего уже никогда не найдет в их совместной жизни — взаимности. Он понял, что все эти годы жил в самом позорном и горьком для мужчины унижении, когда он (мужчина) во всех своих ипостасях — муж, хозяин, отец детей, любовник и так далее — не нужен женщине. И это было тем более несправедливо и непереносимо, что ему самому не нужна была (ни в какой ипостаси) никакая другая женщина.
Кроме Дарьи.
Берендеев в бешенстве выбрасывал из выдвижного ящика комода белые и черные кружевные и какие-то полупрозрачные лифчики, трусы, колготки, серебристые струящиеся коротенькие туники (потом он узнает их название: комбидресс), чулки и снова — лифчики, трусы и… Сара в ужасе смотрела на хозяина. Один лифчик как дельтоплан спланировал ей точно на шею, и она не стала его сбрасывать. Вероятно, ей пришла в голову мысль, что это новый ошейник.
Берендеев упал лицом на нечистый, отчетливо попахивающий мочой ковер. Его била дрожь. Помимо бесчувственного, свинцового океана, где терпел бедствие «Титаник» его любви, оказывается, существовал изысканный, кружевной, струящийся, сетчатый (какой еще?) город страсти, где исполнялись самые прихотливые фантазии, вскипали, как пузырьки в бокале шампанского, мечты и надежды, вынашивались далеко идущие архитектурные планы. Город, должно быть, был прекрасен.
Но не Руслану Берендееву было определено ходить по его улицам. При появлении Берендеева город уходил в воду, как град Китеж, уносился в небо, как летающие острова Джонатана Свифта и Жюля Верна.
Он сидел на ковре, рассеянно поглаживая горделиво приблизившуюся к нему в новом лифчике-ошейнике Сару, и не было на свете человека несчастнее писателя-фантаста Руслана Берендеева. Разве что незадачливый купальщик в Африке, на реке Лимпопо, которого крокодил тянул под воду, или совершенно невинный человек в тюрьме в Парагвае или Камбодже (да где угодно), которого вели на расстрел или к виселице. Так что Берендееву можно было утешиться тем, что если поскрести по миру, то людей в сопоставимом (и гораздо более худшем) положении отыскалось бы немало. Еще больше, наверное, отыскалось бы таких, кому переживаемое Берендеевым горе показалось бы сущей чепухой, странным каким-то капризом.
Но в данный момент это ничего не меняло.
Выходило, что иной измены Берендеев не заслужил.
Он ревновал жену ко всем мужчинам мира, к ветру, иной раз задиравшему ей юбку, она же относилась к нему как… к пустоте, точнее, досаждающей пустоте, то есть как к тому же самому ветру, в прямом смысле задиравшему ей юбку. И изменила ему, как этой самой пустоте, надоевшему подъюбочному ветру. Следовательно, подумал Берендеев, раскаяние невозможно. Ни одна женщина в мире не будет раскаиваться перед пустотой. Он понял, что душеспасительные беседы, разрывание на груди рубашки, маниакальное выяснение подробностей и неизбежное за этим прощение, примирение, когда он растечется перед ней лужей («Боже мой, подумай о детях!» и т. д.), а она через эту лужу в очередной раз равнодушно переступит, — бессмысленны. В сущности, ей не о чем говорить с ним. Она будет отпираться от живого, врать, как и положено, когда имеешь дело с… пустотой, ветром, способным лишь задирать юбку. Все в этой жизни, что касалось Берендеева, было в ее представлении нулевым. Поэтому все, что он сделает (простит, побьет, наговорит гадостей, подаст на развод и т. д.), будет умножено ею на ноль, и в итоге снова будет получен ноль. Собственно, он был получен давно, да только Берендеев не замечал. Жил внутри ноля, а казалось, что живет в раю, слушает «веселое пение птиц в лесу».
Он вдруг ясно (как свершившийся факт) осознал, что больше не скажет в этой жизни Дарье ни единого слова. До него вдруг дошла та превосходящая любую мыслимую меру степень унижения, которую он пережил, точнее, внутри которой, как внутри ноля, столько лет существовал. Берендеев подумал, что уж лучше бы она его презирала, ненавидела, боялась, но только не держала за ноль, за ничто. И еще он подумал, что в отношениях мужчины и женщины нет гармонии, нет логики. Берендеев мог умереть, но не мог заставить собственную жену полюбить себя.