Помнится, Берендеев поднялся с набережной на странно безлюдный, свинцово-воздушный Кутузовский проспект и там-то на урезе газона встретил выходящего из круглосуточного (и, следовательно, дорогого) магазина «24» с прямоугольной, как стеклянный кирпич, под серебристой наклейкой бутылкой «Тequila Quatro» в руке Николая Арзуманова. Бутылка с прозрачной текилой посверкивала в руках милиционера, как если бы он нес в руках осколок молнии.
— Проснись и пой! — весело хлопнул он по плечу Берендеева. — У тебя такой вид, старина, — пристально на него посмотрел, — словно ты решил утопиться… Но ты раздумал топиться, — продолжил после паузы, — потому что идешь прочь от реки. Глотнешь? — неуловимым движением свернул на горлышке пробку.
— Проснись, точнее, не топись и пей! — задрав голову, Берендеев щедро отхлебнул не дешевого, надо думать, экзотического напитка.
Текила обожгла небо.
— Получил повышение по службе? — поинтересовался Берендеев у Коли, возвращая бутылку. — Или перешел на содержание к бандитам?
— Вся жизнь — праздник, — озадачил Коля странным для (непродажного?) милиционера признанием. — Но истинный праздник для профессионала — открытие закона, упорядочивающего профессиональную деятельность.
— И ты открыл его, кто же еще? — не удивился Берендеев, сам открывший немало законов, большинство из которых не только не упорядочили его профессиональную деятельность, но, напротив, внесли в нее окончательный хаос, лишили эту самую профессиональную деятельность всякого смысла. Чем бесспорнее казался закон, тем меньше ему подчинялась жизнь. Жизнь предпочитала подчиняться каким-то другим законам.
— Да, — признался Коля, — я назвал его законом отрицания случайностей.
— То есть, если земля сейчас разверзнется и ты провалишься в ад, это не явится случайностью? — спросил Берендеев.
— Это не явится случайностью, потому что этого не произойдет, — ответил Коля, — а не произойдет этого потому, что я и в мыслях не допускаю подобного. Закон отрицания случайностей заключается в том, что с человеком не может произойти ничего такого, о чем бы он хоть раз в жизни не думал и к чему, стало быть, он так или иначе, в той или иной степени не готов.
— Возможно, — согласился Берендеев, — но человек далеко не всегда представляет, что с ним может произойти, и уж тем более к этому не готовится, потому что не знает, к чему именно следует готовиться.
— Не думаю, — покачал головой Николай Арзуманов. — Человек иногда делает вид, что не представляет, потому что ему так удобно. Ты вот, к примеру, ходил в «Сет-банк», но не хочешь мне рассказать. Стало быть, что-то ты уже себе представил, на что-то уже надеешься. Чисто теоретически, естественно, я понимаю, — снисходительно похлопал Берендеева по плечу. — Но это сбудется, старина, да в таком масштабе, что придется разводить стрелки. Так иногда бывает с исполнением желаний: просишь копейку — получаешь… миллиард. Но я бы не назвал это счастьем. — покачал головой. — нет, не назвал бы.
— И разводить стрелки будешь опять же ты? — спросил Берендеев.
— Такая уж моя планида, — вздохнул оперуполномоченный, — разгребать кучи, разводить стрелки, воздавать каждому… даже не по делам… не по мыслям, а… неизвестно по чему. Хотя, — посмотрел Берендееву прямо в глаза, — в сущности, известно. Только объяснить трудно.
— Но ведь ты, — качнулся от его взгляда, как будто под ногами сместился асфальт, Берендеев, — уже не ведешь дело об ограблении, потому что ограбления, как я понимаю, не было, хотя оно было, и я тому свидетель.
— Ты прав, — задумчиво отхлебнул из серебристой бутылки оперуполномоченный. — Никто из нас не вправе упрекать друг друга. Мир сдвинулся с оси. Внутри хаоса нет ничего более постоянного, нежели сам хаос. Милиционеры пьют из горла на улице текилу. Писатели переквалифицируются в финансистов. Возможно, хаос руководит нашим миром, но точно так же он не руководит ничем, потому что, в сущности, нечем руководить. Ничто руководит ничем. Я бы объяснил тебе, в чем тут дело, — передал бутылку Берендееву, — но, во-первых, — посмотрел на часы, — через десять минут у меня встреча с возможным работодателем, во-вторых, я могу не уложиться в десять минут, в-третьих, ты мне все равно не поверишь.
Коля вдруг рванул прямо через широкий проспект сквозь визжащие тормозами и ревущие моторами машины.
Ожидаемый и, как водится, внезапный дождь вмиг превратил писателя-фантаста Руслана Берендеева в кистеперую, не то шагающую по подскакивающей воде, не то полуплывущую по размываемой суше рыбу.
Дождь усилился до такой степени, что он уже не видел ничего, кроме воды и мерцающего впереди и справа по курсу слоистого тревожащего света, как если бы огонек одного мира, одного качества странным образом произрастал из огонька другого мира, другого качества, причем миры (качества) были не то чтобы несочетаемы, но разноматериальны, как, допустим, тело и душа — физическая и энергетическая сущности человека.
И был вмонтирован пульсирующий антидвуединый свет в сплошную стену дождя.
Как дверь.
Куда?
Берендееву решительно не хотелось приближаться к победительно светящему сквозь дождь загадочному огню, как не может хотеться пребывающему в добром здравии и умственной самодостаточности человеку, скажем, вдруг увидеть собственную душу. Ибо не может пребывающий в добром здравии и умственной самодостаточности человек не задуматься (если, конечно, успеет): что за этим последует? Последовать же за этим, как свидетельствует опыт человечества, может единственное, а именно — смерть. Грубо говоря, увидеть то, что видеть не положено, — это все равно что против собственной воли сесть играть в карты, где у противника единственная — во многих вариантах — непобедимая (против жизни во всех ее проявлениях), козырная карта, а именно — смерть.
Берендеев попытался было, как налим, скользнуть в подземный переход, но почему-то не оказалось подземного перехода на Кутузовском проспекте, хотя именно в этом месте должен был находиться прохладный в самую злую жару подземный переход, где по средам пела сопрано траченная алкоголем женщина со шрамом на лице, а в иные дни недели играл на аккордеоне цыган в неизменных валенках, а цыганенок бил рядом в красный пионерский барабан обгрызенной палочкой.
Берендеев понял, что ему не дойти (не доплыть) в дожде до подземного перехода, и — следовательно — нет ему иного пути, кроме как в тревожный, летящий навстречу свет, который на поверку оказался огоньком толстой свечи, установленной перед букетом темно-красных роз позади зеркала.
…Отряхнувшись, как пес, писатель-фантаст Руслан Берендеев переступил порог небольшого стеклянного, похожего на аквариум павильона, где продавались разнообразные цветы: в единственном числе, в букетах (в полиэтилене и без), в керамических горшках.
— Желаете купить розы? — осведомилась у Берендеева продавщица.
Он бы не назвал очень симпатичной эту (от тридцати пяти до сорока) женщину. Она была достаточно стройна, однако черты ее лица показались писателю-фантасту Руслану Берендееву грубоватыми, как бы наскоро вылепленными и исполненными не самыми возвышенными страстями.