— Одно, но принципиальное, месье главнокомандующий, — Антону захотелось выйти из воли Господа. — На хрена нам все это? Не лучше ли сесть в вертолет да улететь отсюда к… матери?

— Предложение интересное, но некорректное, — ответил Конявичус. — Неужели вам, господин вице-премьер, не жаль оставшихся в городе людей, детишек, которых эти звери сначала превратят в дебилов, а затем сожрут?

— Кого можно — уже сожрали, — пожал плечами Антон.

— Ошибаетесь, господин Ло, — покачал головой Конявичус, — они еще не начинали по-настоящему жрать. На человечьем мясе вскормится новейшая порода людей почище «новых индейцев» или питомцев. Отчего-то она мне заранее не симпатична. Я хочу помешать нашим селекционерам. Вы не поверите, господин вице-премьер, но мне кажется, что впервые в жизни моя жизнь обрела некоторый смысл жизни. Прошу прощения за каламбур.

Интересно, вдруг подумал Антон, капитан Ланкастер все еще лежит на ступеньках белого дома, открытый для всеобщего обозрения, как о том сообщило радио в последнем выпуске известий? Пустая, гулкая, как земля под инеем, Антонова душа ожила, исполнилась ненавистью. Капитан Ланкастер — царь и бог провинции «Низменность-VI, Pannonia» — лежит расстрелянный на ступеньках белого дома! Капитан, в чьей власти было убить их всех! Кто одобрил и поддержал реинсталляцию. Кто возвысил Антона из ничтожества, дал ему все. Один из двух, чью волю над собой Антон безоговорочно признавал и не пытался оспорить. И вот он… на ступеньках белого дома… открытый для всеобщего обозрения… Щеки Антона сделались горячими. Но не равномерно, а словно полоски огня расчертили холодную кожу. Это слезы текли по щекам.

— Отомстим за нашего капитана, Конь… — еле выговорил он.

— Нашего? — удивился Конявичус.

— Он… лежит на ступеньках белого дома, открытый… для всеобщего обозрения, — Антон с трудом сдерживал рыдания.

— Если только они его не сожрали, — возразил Конявичус, — мясцо-то — первый сорт!

— Конь, ты несправедлив к капитану! — заявил Антон.

— Наверное, — не стал спорить Конявичус. — Он мертв, я жив. А могло быть наоборот. Тогда он бы был несправедлив ко мне.

Вертолеты между тем успели взлететь и исчезнуть в холодном звездном воздухе. Колонна вытянулась в цепочку на выезде из лощины. Иней на земле был некрепок. Колеса оставляли черные рубчатые следы.

— Нехорошо, — поморщился главнокомандующий. — Видно кто, куда и откуда. Ну, да нам терять нечего. Вперед, ребята! Смерть людоедам! Да здравствует… Что да здравствует-то, а?

Антон задремал в джипе, а когда открыл глаза, небо было четко разделено на две плоскости. Нижняя — красная — постоянно расширялась. Верхняя — синяя со звездами — обреченно уходила вверх, светлея и теряя звезды. Иней повсеместно превращался в прозрачные водяные капли, которые сверкали и высыхали на солнце как рассыпанные драгоценности. Антон подумал, что не так-то просто и Золе будет сохранить присвоенные драгоценности. Ему хотелось верить, что Зола с драгоценностями далеко и в безопасности, но он знал, что это не так.

Конявичус распорядился прослушивать все диапазоны, но эфир был странно пуст. Передавали только выпуски новостей, рекламу и песни.

— Идем на Провтелерадио, — сказал Конявичус. — Вам придется обратиться к народу, господин первый вице-премьер, призвать его к восстанию против людоедов. А там видно будет.

— Поищи на коротких волнах, — предложил Антон.

— Зачем? — удивился главнокомандующий. — Сколько себя помню, ничего не ловил на коротких волнах. Это раньше на коротких были передачи сразу для всей страны.

Рацию все же переключил.

На коротких волнах было тихо, как на кладбище. Просторы огромной страны — ее континенты, океаны, поля, леса, города, поселки, деревни были немы. Автопоиск щелчками исключал диапазон за диапазоном.

— Увы, мистер Ло, — вздохнул Конявичус, — глухо, как у глухого в… — но не успел объяснить, где именно.

Диапазон взорвался диким и мощным многоголосьем. Разобрать хоть слово было совершенно невозможно. Слова сопровождались четырехкратным, по меньшей мере, многомерным эхом, превращаясь в непотребную смесь дребезжания и воя.

Некоторое время изумленно молчали.

— Где это? — первым очнулся Антон. — Пусть сделают пеленг.

Главнокомандующий отдал распоряжение радисту.

— Почему ничего не разобрать? — поинтересовался Антон.

— Специальное устройство, — объяснил Конявичус, — используется для маскировки сверхнасыщенного радиообмена.

— Что значит сверхнасыщенного?

— Когда движутся большие массы войск, — внимательно посмотрел на Антона главнокомандующий.

Он мог не продолжать. «Ответ на мое вторжение в компьютерную реальность», — понял Антон. Но еще теплилась надежда.

— Надо произвести несколько пеленгов с разницей во времени, определить, в какую сторону движутся войска. Может быть, это нас вообще не касается…

— Конь, — вышел на связь радист, — я вытряс душу из пеленга, за точность не ручаюсь. Это примерно в двух тысячах километров к востоку от нас. Связь типа земля-земля, земля-воздух, воздух-земля, воздух-воздух. Я думаю, на марше две, а то и три дивизии.

— Куда они движутся? — заорал Конявичус.

— Трудно сказать точно. Расстояние довольно значительное, — помолчав, произнес радист, — но похоже, на нас, Конь, на «Низменность-VI, Pannonia».

— Господин первый вице-премьер, — резко обернулся главнокомандующий к Антону. — Вы готовы прокомментировать это известие?

— Мне кажется, да, сеньор главнокомандующий, — взял под отсутствующий козырек Антон, — готов.

49

Конявичус рассчитал мудро. Атаковать город можно было только ночью. Для дневной атаки сил на первый взгляд было маловато.

Но выбились из графика.

Первый раз колонна стала на рассвете.

— Сволочи! — посмотрел на часы главнокомандующий. — Неужели заминировали дорогу?

К ним подбежали солдаты.

— Конь! Там… — смолкли, не в силах объяснить.

— Принесли ключи от города?

— Нет, там…

— Воскрес капитан Ланкастер?

— Там труп! — наконец нашелся один.

— Смотри-ка ты, какая редкость! — ехидно воскликнул главнокомандующий. — Особенно для наших мест. Лично я последний труп видел десять лет назад. Почему мы остановились?

— Он живой, Конь, — подал голос второй Спецназовец, — и он не совсем труп. У него отрублены рука и нога.

— Ну и что? — спросил Конявичус. — Наверное, мутант со свалки. Почему стоим?

— Он… говорит, но мы не можем понять.

— На неизвестном языке? Ну ясно — мутант!