— Должен признаться вам, сэр, что мы этого не сделали, — сказал он. — Огонь коснулся и этого маленького здания, но стены еще стоят, и можно определить, что есть что, мебель это или аппаратура. Если бы она была внутри, мы бы нашли ее.
— Значит, она вовремя выбежала, — сказал я, и на миг это стало правдой: другая Маргарита избежала пламени и теперь стояла, онемев от шока и завернутая в одеяло, неузнанная среди любопытной толпы, всегда собирающейся вокруг несчастий.
— Возможно, но никто ее пока не видел, а мы уже поговорили здесь со всеми. Может, она уехала вместе с кем-нибудь из слуг?
— Все слуги в отпуске, — сказал я, — она была там одна.
— Ух-ух, — произнес он. — Подумайте, сэр, может, у кого-нибудь были серьезные причины ненавидеть вас? Какие-нибудь враги? Потому что пожар не возник естественным образом, сэр. Кто-то поджег дом, и он знал, что делает. Вам приходит кто-нибудь на ум?
— Нет, — сказал я. — У меня есть недоброжелатели, но не враги. Проверьте больницы и все остальное, что сочтете нужным, Вендалл, я прибуду на место по возможности скорее.
— Вы можете не торопиться, сэр, — сказал он, — я действительно надеюсь, что мы найдем ее, а днем мы уже сможем пройти по пепелищу.
Он сказал, что позвонит мне, если что-нибудь обнаружится в ближайшее время.
— Пожалуйста, Вендалл, — сказал я и заплакал.
Пробормотав что-то утешительное, чего я не понял, мистер Монкрифф исчез с телефоном, продемонстрировав в очередной раз пример учтивости.
— Надежда на то, что заведомо случившееся не случилось, это ценный духовный опыт, — сказал мистер Клабб. — Он заставляет осознать тщетность тщетности.
— Я умоляю вас, оставьте меня, — сказал я, все еще плача, — ради соблюдения приличия.
— Приличие накладывает на нас серьезные обязательства, — сказал мистер Клабб. — И ни одна работа не может считаться приличной, пока она не доведена до конца. Не нужна ли вам помощь, чтобы добраться до спальни? Мы готовы предоставить ее вам.
Я протянул трясущуюся руку, и он повел меня по коридорам. Две койки были установлены в моей комнате, а в ногах кровати выстроились два аккуратных ряда инструментов — «самых основных». Мистер Клабб и мистер Кафф принялись раздевать меня.
Десять часов спустя молчаливый шофер помог мне выйти из лимузина и придерживал меня под левую руку, когда я, прихрамывая, шел к людям в форме и полицейским машинам по другую сторону от открытых ворот. Почерневшие палки, которые когда-то были деревьями, торчали из проклятой земли, а вонь от мокрого пепла наполняла воздух. Вендалл Нэш отделился от других людей, подошел и без комментариев заметил мое одеяние, состоявшее из шляпы, жемчужно-серого кашемирового пальто, толстых перчаток, шерстяного угольно-серого в тонкую полоску костюма, а еще — темные очки и трость из ротанга. Была середина лета и середина дня. Он более внимательно посмотрел на мое лицо.
— Вы, ух-ух, вы уверены, что хорошо себя чувствуете, сэр?
— В некотором роде, — сказал я и увидел, как он моргнул при виде кровоточащего проема на месте переднего зуба. — Я поскользнулся наверху мраморной лестницы и пересчитал все сорок шесть ступенек, в результате — огромные шишки и синяки, значительная физическая слабость и постоянное ощущение того, что я замерзаю. Но кости целы, поэтому ничего страшного. — Глядя ему через плечо, я увидел четыре изолированные кирпичные башни, поднимающиеся из огромной черной дыры в земле: все, что осталось от Грин-Чимниз. — Есть ли новости о моей жене?
— Боюсь, сэр, что... — Нэш положил руку мне на плечо, и я не смог сдержать вскрик от острой боли. — Простите, сэр. Может быть, вам нужно в больницу? Ваши доктора разрешили вам весь этот долгий путь?
— Зная, как я переживаю о произошедшем, доктора настояли на моей поездке сюда. — Глубоко в черной пещере мужчины в объемных оранжевых космических костюмах и космических шлемах бродили по мокрому пеплу, то и дело роняя нераспознаваемые куски в тяжелые мешки такого же цвета. — Надеюсь, у вас есть для меня новости, Вендалл, — сказал я.
— Плохие новости, сэр, — сказал он. — Гараж сгорел вместе с домом, но мы нашли несколько кусочков, несколько осколков от машины вашей жены. Здесь был неслыханно сильный пожар, сэр, было очень горячо, горячо, и кто бы ни сделал это, он не простой поджигатель.
— Вы нашли обломки автомобиля, — сказал я, — полагаю, вы нашли и следы женщины, которой он принадлежал.
— Мы нашли несколько кусков костей плюс небольшую часть скелета, — сказал он. — Весь этот огромный дом рухнул на нее, сэр. Наши ребята — специалисты в своем деле, и они не надеются найти что-то еще. Поэтому, если ваша жена была единственным человеком в доме...
— Я понимаю, да, я понимаю, — сказал я, стоя на ногах только благодаря опоре на трость. — Как страшно, как ужасно, что все это правда, что наши жизни стоят так мало...
— Сэр, я уверен, что это правда, и я хочу сказать, сэр, что ваша жена была совершенно особенным человеком, который всегда дарил нам всем радость, и надеюсь, вы понимаете, что все мы здесь, как и вы, хотели бы, чтобы все обернулось иначе.
На миг я вообразил, что Вендалл говорит о ее записях. Потом понял, что он пытался выразить удовольствие, которое он и все остальные получали от общения с Маргаритой, и они не в меньшей степени, чем мистер Клабб и мистер Кафф, но в большей, чем я, принимали это за ее истинный характер.
— Ох, Вендалл, — сказал я скорбным голосом, — это невозможно, никогда ничего нельзя исправить.
Он воздержался от похлопывания меня по плечу и отправил меня назад к строгостям образования.
Месяц — четыре недели — тридцать дней — семьсот двадцать часов — сорок три тысячи двести минут — два миллиона пятьсот девяносто две тысячи секунд — провел я под заботой мистера Клабба и мистера Каффа, и я верю, что в конце доказал, что я умеренно, сдержанно, среднеудовлетворительный объект, по причине чего я неумеренно и несдержанно горжусь собой.
— Вы — ничто в сравнении с леди, сэр, — сказал однажды мистер Клабб, увлеченно занимаясь мной, — но никто не может сказать, что вы ничто.
Я, сотни раз отрекшийся от заявления, что они не увидят моих слез, вытер с лица слезы благодарности. Мы прошли через пятнадцать стадий, известных новичку, потом через следующие пять и перешли, с частыми повторениями и возвратами назад, характерными для отстающего ученика, к восьмидесятой ступени художника, чрезвычайно удивленные грациозностью его нововведений. У нас были маленькие солдатики. У нас была зубная нить. Во время каждой из тех сорока трех тысяч двухсот минут, во время всех двух миллионов и почти шестисот тысяч секунд была темная, темная ночь. Мы шли через вечную темноту, и самая темная темнота самой темной ночи платила бесконечностью разнообразия текстур, от холода, скользкой сырости до вельветовой мягкости прыгающего пламени, потому что никто не мог сказать, что я ничто, и это была правда.