Через два месяца после интервью у него началось внутреннее кровоизлияние прямо в самолете из Франции, из аэропорта «скорая помощь» отвезла его в госпиталь. Через пять дней после выписки Хэт умер в своей постели в «Альберте».

После получения степени я решил попытаться извлечь хоть что-нибудь ценное из интервью с Хэтом — я был в долгу перед ним. В первые недели того лета я написал версию рассказа Хэта и послал ее в единственное издательство, которое, как мне казалось, заинтересуется этим. «Даунбит» принял интервью, и оно появилось в печати примерно шесть месяцев спустя. В конечном итоге оно даже приобрело некоторую славу, потому что было последним в его жизни. Я так и вижу перед собой строчки из интервью, цитируемые в небольших статейках о Хэте, которых никогда не писали при его жизни. Иногда это действительно были слова, которые он говорил мне; иногда реплики, склеенные из коротких ремарок, сделанных в разное время; иной раз цитаты, которые придумал я сам, чтобы иметь возможность вставить в интервью и некоторые другие его замечания.

Но одну часть интервью никогда не цитировали, потому что она так и не была напечатана. Я ума не мог приложить, что с ней делать. Конечно же, нельзя верить всему, что тогда сказал Хэт. Он просто шутил надо мной, посмеиваясь про себя над моей доверчивостью, потому что даже подумать не мог, что все рассказанное станет литературной правдой. Я был белым парнем с магнитофоном в канун Дня Всех Святых, и Хэт просто развлекался. Он играл со мной.

Теперь я отношусь и к этой истории, и к нему самому совсем иначе. Хэт был великим человеком, а я был ребенок не от мира сего. Хэт был пьян, а я абсолютно трезв, но он превосходил меня во много раз. Хэт прожил сорок девять лет, будучи чернокожим американцем, а я провел все свои двадцать в маленьких городках, среди белых. Он был безмерно талантливым музыкантом, человеком, который думал не словами, а музыкой, а я не смог бы даже напеть мелодию. Сейчас меня удивляет, как я собирался понять вообще хоть что-нибудь. Тогда я не знал о горе ничего, а Хэта оно окружало ежедневно, он носил его будто плащ. Теперь, достигнув его возраста, я понимаю, что все называемое информацией — всего лишь интерпретация, а интерпретация всегда пристрастна.

Возможно, Хэт посмеялся надо мной, но он сделал это без злобы. Конечно же, он не собирался говорить литературную правду, хотя я так никогда и не узнал, что же в этом случае явилось правдой. Все так ненадежно. Женщина по имени Мэри Рэндольф жила сначала в одном месте, потом в другом. Возможно, что даже Хэт никогда не мог понять, что есть правда в истории, которую он мне поведал. Я имею в виду, что скорее всего он сам все еще пытался разобраться в произошедшем в его жизни почти сорок лет назад.

2

Он начал рассказывать мне свою историю после того, как мы услышали звуки с улицы, очень похожие на выстрелы. Я вскочил со стула и кинулся к окнам, выходившим на Восьмую авеню.

— Дети, — сказал Хэт.

В ярком желтом свете уличных фонарей четверо или пятеро парней бежали по улице. У троих в руках были бумажные пакеты.

— Дети стреляют? — спросил я.

Мое удивление показывает, как давно это было.

— Петарды, — сказал Хэт. — Каждый Хэллоуин в Нью-Йорке бегают сумасшедшие дети с сумками, набитыми петардами, и изо всех сил стараются, чтобы им поотрывало руки.

Здесь и далее я не стану в точности передавать речь Хэта. Я не понимаю, как его голос мог мягко скользить по некоторым словам и превращать другие в нечленораздельное рычание. Большую часть из того, что Хэт говорил, он выражал при помощи звуков. Кроме того, мне не хочется воспроизводить его непрекращающийся, рефлекторный мат. Хэт не мог произнести и четырех слов подряд, не вставив какое-нибудь ругательство. В основном я заменил непристойные выражения другими словами, и у читателя есть возможность понять, что он рассказывал. И еще: если бы я попытался сымитировать его грамматику, меня бы приписали к расистам, а Хэта — к идиотам. Он бросил школу в четвертом классе, и его речь, хотя и отчетливая, была неправильной, Вдобавок ко всем этим трудностям Хэт использовал свой собственный язык, код, понятный только людям, которых он знал и для которых говорил. Большинство этих кодовых слов я заменил их эквивалентами.

«Выстрелы» раздались приблизительно в час ночи, значит, к тому моменту я провел в его комнате уже около четырех часов. Пока Хэт не объяснил мне, что это за звуки, я совсем забыл про Хэллоуин и сказал ему об этом.

— Я никогда не забываю про Хэллоуин, — ответил Хэт. — По возможности я всегда остаюсь дома. Совсем не хочется выходить на улицу в эту ночь.

У меня уже имелись доказательства его суеверности, при разговоре Хэт нервно осматривал комнату, как будто искал злых духов.

— Вы чувствуете там опасность? — спросил я.

Он покатал глоток джина во рту и посмотрел на меня, как там, в аллее за клубом, замечая качества, которых я сам в себе еще не различал. Он видел меня насквозь. Нервозность, которую, как мне показалось, я заметил, исчезла, а его поведение стало более сосредоточенным, чем в самом начале вечера. Хэт проглотил джин и продолжал молча смотреть на меня еще в течение нескольких секунд.

— Нет, — ответил он. — Не совсем так. Я не чувствую себя в безопасности.

Моя рука зависла в полудюйме от блокнота: я сомневался, записывать это или нет.

— Я с Миссисипи, знаешь ли.

Я кивнул.

— Забавные там происходят вещи. Во времена моего детства это был совсем другой мир. Понимаешь, что я имею в виду?

— Могу только догадываться, — ответил я.

Он кивнул.

— Иногда люди исчезали. Они просто терялись. Всякое случалось, такое, во что сейчас никто и не поверит. Однажды я видел ведьму, которая могла насылать проклятия, делала так, что люди слепли или сходили с ума. А еще я видел, как этот грязный сукин сын, убийца по имени Эдди Граймс, умер и воскрес из мертвых: его пристрелили на танцах, где мы играли, он был мертв, а женщина нагнулась над ним, что-то прошептала, и Эдди Граймс тут же встал на ноги. Человек, который застрелил его, убежал прочь, и, думаю, он долго бежал, не останавливаясь, потому что мы его с тех пор больше не видели.

— А вы начали опять играть? — спросил я, записывая все как можно быстрее.

— Мы и не прекращали, — ответил Хэт. — Пусть люди разбираются, что там происходит, а ты должен играть.

— Вы жили в деревне? — спросил я, имея в виду рассказы о ведьмах и ходячих мертвецах.

Он помотал головой.

— Я вырос в городе. Вудленд, Миссисипи. На реке. Место, где мы жили, называли Темным Городом, но Вудленд в основном был белый, красивые дома и все такое. Люди в основном работали в больших домах Миллерс-Хилл, стирали там, убирали, такая работа. В общем-то мы жили в достаточно хорошем доме для Темного Города — оркестр всегда приносил хорошие деньги, а мой отец вдобавок работал еще в паре мест. Он прекрасно играл на пианино, но умел играть на любом инструменте. Он был высоким, сильным мужчиной, красивым и стройным. Люди называли его Рэд. Все его уважали.