Book.

— Вам случаем не довелось быть в тот день дома?

— Случаем довелось, видел все или почти все.

— Вопрос сугубо из любопытства: это произо­шло до или после того, как он пристроил к дому еще одну комнату и возвел стену на заднем дворе, чтобы скрыть пристройку от посторонних глаз из переулка?

— Очень хороший вопрос, — похвалил Хилль­ярд. — Он спас семью Уоткинсов буквально за два дня до того, как начал закрывать тыл участка стеной. А комнату пристроил, наверное, после того, как за­кончил стену.

— А как вы узнали о комнате, если никогда не были у него?

Хилльярд сердито глянул на Тима:

— А вы в курсе, что раз в два месяца я постри­гаю лужайку у того дома? Вернее, раньше постри­гал, пока вот не покалечился, и как только поправ­люсь, снова буду постригать, можете мне поверить!

— Простите, у меня и в мыслях не было ни на что намекать.

— А на что вы могли бы намекнуть, а?

— Ни на что, — пробормотал Тим, застигнутый врасплох. — Даже не знаю... Просто мне показалось, что я расстроил вас абсолютно безобидным вопро­сом. — До него вдруг дошло, что Хилльярд был од­ним из тех, кто пытался сжечь дом Калиндара.

— Джордж говорил мне, что я частенько оби­жаюсь без причины, а сейчас, с годами, я стал, на­верное, еще обидчивей. Мы говорили о Калиндаре и пожаре. А скажите-ка мне, мистер Андерхилл. Вот вы писатель. Не поразил ли вас этот эпизод со спасением — нехарактерный для человека, которого я вам описал?

— А что ж удивительного в том, что очень на­божный человек выполнил свой долг и спас из горя­щего дома людей?

— Калиндар ненавидел черных, — сказал Хилль­ярд. — И за людей он их не считал. Чует мое сердце, он был бы счастлив, сгори в том доме синим пламе­нем все Уоткинсы.

— Брат рассказывал мне, что Калиндар в то утро не один раз бросался в дом и был полон решимости спасти всех.

Хилльярд задержал на Тиме высокомерный и са­модовольный взгляд:

— Я вам сейчас расскажу, как там было дело, а потом послушаем, что вы думаете на этот счет.

— Договорились, — кивнул Тим.

— Когда занялся пожар, Калиндар был у себя заднем дворе. Сильнее всего полыхало со стороны задней части дома, и ему пришлось обежать вокруг и вломиться в дверь с тыла. Он вышиб ее с одного удара. Влетел в дом. Даже с моего крыльца было слышно, как он вопил, только слов я не разобрал. Минуты через две-три — а это, согласитесь, доста­точно долго, если речь о горящем доме, — появляет­ся он с детьми Уоткинсов: одного держит за руку, а второго — в охапку другой рукой. Дети орут истош­но. Конечно, в тот момент он показался мне героем. Я позвонил пожарным сразу же, как только увидел дым, и очень надеялся, что машины поспеют вовре­мя, чтобы спасти Калиндара и родителей малышей. А Калиндар опустил детей на лужайку перед крыльцом и рванул обратно. Дым валил уже из боковых окон, а через окно гостиной я увидел огонь. Почти сразу же Калиндар вернулся, толкая перед собой ми­стера и миссис Уоткинс. Потом развернулся и сно­ва нырнул в дом! Он все выкрикивал имя.

— Имя?

— Лили! Лили!

— Кто такая Лили?

Хилльярд пожал плечами:

— Как раз в этот момент подоспели машины, целая орава пожарных вбежала в дом, они подклю­чили брандспойты и через пару минут уже тащили Калиндара наружу, поздравляли и благодарили за спа­сение четырех жизней. Мне показалось, что он совершенно дезориентирован, не понимает, как же это, почему все эти люди так добры с ним. Он убрался восвояси сразу же, как только смог. Но люди из «Лед­жера» и телевизионщики уцепились за эту историю и раскручивали ее, насколько Калиндар им позво­лял. Получилась эдакая сказка о расовой гармонии со счастливым концом Дело-то было только несколь­ко месяцев спустя после крупных беспорядков в Чикаго и Милуоки, помните — в шестьдесят вось­мом? Да, и в Детройте. Черные сжигали тогда свои частные предприятия, фермы. Это была страшная трагедия. Вы наверняка помните.

— В шестьдесят восьмом году меня не было в Штатах, — сказал Тим — Но было бы неправильным утверждать, что мне посчастливилось избежать на­силия.

— Вот те на! — Глаза Омара Хилльярда округли­лись. — В шестьдесят восьмом я в стольких маршах протеста участвовал. Против расизма и против вой­ны...

— Мистер Хилльярд, мы оба с вами страдали от того, что творилось во Вьетнаме.

— Хорошо, — махнул рукой Хилльярд. Тим же не видел ничего хорошего. Омар Хилльярд все еще при­держивался благородных принципов. Будь у него ме­дали, он вернул бы их правительству в шестьдесят восьмом или шестьдесят девятом А на маршах про­теста держал бы над собой плакат «Ветераны про­тив войны». Это было сильнее его. Омара до сих пор бесили люди вроде Тима Андерхилла. Будь его воля, собрать бы их всех в одну большую армию и отпра­вить строевым шагом прямо в болото. Такие, как Ан­дерхилл, наносят удар его гражданской гордости, и Хилльярд не находил им оправдания.

— Если б меня не призвали, я наверняка шагал бы бок о бок с вами.

— Хорошо, хорошо, — повторил Хилльярд, под­разумевая, что тема для обсуждения закрыта. — Так вот, я говорил о Джозефе Калиндаре и прессе. Когда он отказался сотрудничать с газетчиками, они назы­вали его скромным героем, избегающим огласки. За­мечательный сюжет для доброй сказочки, да? Но ко­гда репортеры стали расспрашивать здесь и там о новоиспеченном герое, сюжет мгновенно рассыпал­ся. Самый необщительный в мире человек вовсе не собирался приглашать к себе в дом репортеров и фо­тографов. Он воздвиг эту жуткую стену, и мы все ре­шили, что стена понадобилась ему для того, чтобы с тылу отгородиться от сующей всюду нос прессы. С фасада-то он всегда мог заметить их появление и дать отпор.

— Не мог же он быть на сто процентов асоци­альным, — заметил Тим.

— На лице мистера Хилльярда появилось выраже­ние решительного упрямства. Он напомнил Тиму фо­тографию Сомерсета Моэма в старости.

— Джимбо Монэген видел снимки, на которых вы и еще какие-то люди в закусочной на берегу озера. Он сказал, что это фотографии какой-то вечеринки.

Лицо Хилльярда расслабилось:

— Бог ты мой, да где ж мальчишка откопал их?

— Джимбо с Марком нашли снимки в доме.

— Фотографии сделаны на вечеринке, где мы со­брались с соседями, только это было на озере Рэн­дом, недалеко от Милуоки. У кого-то был там, возле закусочной, домик с причалом и пляжем. Это, на­верное, один из немногих дней, когда жена Калинда­ра чувствовала себя счастливой. А у Джозефа имелась причина поддерживать ее прекрасное настроение, но все равно Калиндар есть Калиндар. Он изо всех сил старался веселиться, но это был спектакль. Чув­ствовалось, что ему до тошноты противно с нами. И чувство то было, кстати, взаимным. Он обладал уди­вительной способностью убивать вокруг себя радость. Как ни странно, мне было жаль его. Калиндар под­ходил к людям, пытался присоединиться к беседе — а в его случае это значит, что он просто стоял ря­дом, — и тут же один за другим собеседники исчеза­ли, пока он не оставался в одиночестве.