Я обещал Филипу приехать в Миллхэйвен как можно быстрее и добавил, что приложу все усилия, чтобы уговорить Тома Пасмора подумать об исчезновении мальчика.
— Как ты сказал, «подумать»? И все?
— В большинстве расследуемых дел Том именно этим и занимается. Он думает.
— Ладно, попроси его за меня, хорошо?
— Займусь этим сразу же, как прилечу в Миллхэйвен.
Мне не хотелось посвящать брата в подробности распорядка дня Тома, поскольку была у Филипа черта, присущая учителю старой закалки: он с подозрением относился к тем, кто не встает с постели до семи утра и не заваливается спать до полуночи. Том Пасмор обычно выключает настольную лампу часа в четыре утра и редко поднимается раньше двух пополудни. Он любит односолодовый виски — еще один факт, утаенный Тимом при разговоре с Филипом, который в результате чрезмерной папиной любви к виски стал морализирующим, предвзятым и необъективным трезвенником
Заказав билеты, я выждал час и позвонил Тому. Он взял трубку, как только услышал мой голос на автоответчике. Я рассказал ему о случившемся, и Том спросил, не хочу ли я, чтобы он кое-что проверил, покопался в документах и прессе, может, что всплывет... «Копаться в документах» было его основным методом, поскольку он крайне редко покидал пределы дома и творил чудеса, «просеивая» газеты, онлайновые архивы, документы публичного характера и все доступные базы данных. За последнее десятилетие он сделался пугающе искусным в использовании своих компьютеров в качестве средства проникновения в те области, куда простым гражданам доступ запрещен.
Том сказал мне, что никогда наперед не знаешь, какой результат можно извлечь из двухчасовой работы, но если мальчик не объявится через день-два, то, возможно, он что-нибудь придумает в сотрудничестве со мной. А пока он «произведет разведку». Однако — Том хотел, чтобы я об это знал, — по всей вероятности, как ни неприятно ему это говорить, племянник мой пал жертвой изверга, похитившего и убившего двух мальчиков в той же части города.
— У меня это в голове не укладывается, как и у моего брата, — проговорил я. (Насчет последнего я ошибался.)
Сорок пять минут спустя позвонил Том — с потрясающими новостями. В курсе ли я, что моя покойная невестка состояла в родстве с первым в истории Миллхэйвена серийным убийцей?
— Кто же это был? — спросил я.
— Душка по имени Джозеф Калиндар.
Имя показалось мне знакомым, но в связи с чем — припомнить не удалось.
— Калиндар стал достоянием общественности в семьдесят девятом и восьмидесятом, когда ты плохо вел себя в Самарканде или где там...
Ему было точно известно, где я был в семьдесят девятом и восьмидесятом.
— В Бангкоке, — уточнил я. — А к восьмидесятому я вел себя уже хорошо. А что натворил Калиндар?
Джозеф Калиндар, квалифицированный плотник, начал с того, что вламывался в дома к женщинам и насиловал хозяек. После третьего изнасилования он стал брать с собой «на дело» четырнадцатилетнего сына Вскорости Джозеф решил, что будет осмотрительней убивать жертв после того, как он и его сын изнасилуют их. Через пару месяцев он вконец озверел Во время последнего в серии набега он, якобы руководствуясь устными приказами Господа, убил и затем обезглавил своего сына и оставил безголовое тело подростка распростертым на кровати рядом с убитой жертвой. Господь отблагодарил его за преданность вере и мощным голосом возгласил, что отныне и впредь на него, Джозефа Калиндара, семейного человека, квалифицированного плотника и Избранника Иеговы, возлагается ответственность за стирание с лица земли всех лиц женского пола либо по крайней мере стольких, сколько он в состоянии искоренить до того, как полиция помешает воплощению этой священной миссии. В семьдесят девятом Калиндара арестовали. В восьмидесятом он предстал перед судом, был признан невиновным по причине невменяемости и препровожден в Даунстэйтский госпиталь для невменяемых преступников, где тремя годами позже был задушен соседом по палате, который не согласился с попыткой Калиндара искупать его в крови Агнца и спешно доставить в объятия Спасителя.
— Этот изощренный псих был родственником Нэнси Андерхилл?
— Кузеном, — сказал Том.
— Это объясняет кое-что сказанное мне моим братом после похорон, — сказал я.
— Можешь ли ты подумать и назвать мне хотя бы одну причину, по какой твой племянник мог сорваться в бега?
— Причину... Одну, думаю, я назвать смогу.
Вскоре после того, как он прочел в газете некролог Нэнси и увидел из окна своего номера Марка, Тим сел во взятую напрокат машину и отправился по довольно необычному маршруту к дому своего брата. Даже если допустить, что по пути пришлось бы пару раз вернуться, на дорогу должно было уйти не более двадцати—двадцати пяти минут. Если б он поехал по магистрали, то затратил бы еще на пять минут меньше, но, поскольку он не бывал в родном городе почти пять лет, Тим решил поехать на север из центра города, затем свернуть на Кэпитал-драйв и продолжать движение, пока не выскочит на широченную шестиполосную Тевтония-авеню, там по диагонали на юго-запад и — до того момента, пока не увидит парк Шермана, бульвар Шермана, Берли или же любую из паутины улочек, что были знакомы с детства Он знал, где жил брат. Полагая, что в вихре экономического бума характерный колорит района изменился не слишком кардинально, Филип перебрался жить туда, где прошло его детство. На первый взгляд предположения Филипа оказались верны: приспособившись к инфляции, средний доход семьи в районе, ограниченном улочками Сьюпериор, Мичиган, Таунсенд, Ауэр и Сорок четвертой, вырос раза в четыре со времен детства Филипа Однако другие аспекты — те, что Филип не принял в расчет, — изменились наряду с доходами на душу населения.
Тим без труда выбрался на Кэпитал-драйв и направился на запад по просторной Тевтония-авеню мимо торговых центров и трехэтажных офисных зданий, чередующихся с кафе и ресторанами. Все выглядело как более чистая, яркая и процветающая версия старого Миллхэйвена. Именно таким Тим и полагал увидеть город, когда собирался сюда. Указатель Берли он приметил за квартал и свернул в район, где офисов было поменьше, а жилых домов — побольше. Четырехэтажные, кирпичные, кремового цвета здания-близнецы выстроились по обеим сторонам улицы, а протянувшиеся к ним узкие асфальтовые ленты подъездных дорожек разрезали зеленые газоны и напоминали выложенные в ряд на прилавке галстуки.
Через половину мили Тим встретил указатель «Шерман-драйв» и повернул направо. Парка Шермана и бульвара Шермана он не увидел, но они располагались где-то в этом районе. Шерман-драйв заканчивалась тупиком напротив бункера без окон, из литого бетона, под вывеской «Филиал городского архива». Тим поехал обратно и вновь повернул налево по узкой, с односторонним движением, улочке Шерман-Филиал-стрит, которая выходила на юго-западную оконечность самого парка Шермана. Когда-то давным-давно папочка приводил маленьких Тима и Филипа в этот парк к потрясающему каналу для гребли, качелям и каруселям, а еще там было маленькое волшебное царство дремлющих тигров и нескладных слонов в изумительном, ныне уже несуществующем зоопарке.