Когда Адам вернулся домой, Хелен изумленно уставилась на него.
— Ты вернулся? — воскликнула она.
— Да.
— Но сейчас половина одиннадцатого, ты опоздаешь.
— Опоздаю? Куда?
— В клуб.
— Я ушел из клуба.
— Что?!
— Я ушел из клуба, — проговорил Адам, не в силах сдержать улыбки.
— Но почему?
— О, я просто решил уйти и ушел.
— Ты, наверное, поругался с Носсероссом.
— Напротив, мы расстались друзьями, он даже умолял меня остаться.
— Так ты что, ушел по собственному желанию?
— Да.
— Что ты заладил «да, да»?! Расскажи мне, что там произошло. Зачем, ну зачем ты это сделал?
— Ну, сперва мы с Носсероссом немного повздорили, — сказал Адам добродушно. — Пришел к нам один японец — так он спросил меня, как, по-моему, не перебрал ли он. А парень уже истратил двадцать пять фунтов, и я ему говорю: «Да, спрячьте подальше ваши деньги и езжайте домой, дескать, банзай, будьте здоровы».
— Какая невообразимая глупость! — воскликнула Хелен, нервно постукивая ладонями одна о другую. — Носсеросс был абсолютно прав, когда устроил тебе разнос. Тебе следовало извиниться.
— Напротив, я послал его к черту.
— Ты и в самом деле безнадежный идиот, Адам.
— А потом Носсеросс умолял меня остаться, — заметил Адам.
— Он умолял тебя остаться, а ты отказался?
— Да. Я сказал ему: «Мистер Носсеросс, я решил покончить с ночной жизнью, чтобы найти свое место под солнцем».
— А твое место под солнцем, видимо, означает скульптуру?
— В общем, да.
— О Боже! И что Носсеросс?
— Он сказал: «Ладно, поскольку ты уходишь, возьми сто фунтов», достал из кармана толстую пачку денег — вот такой кирпич — и протянул ее мне.
— Что ж, это не так уж и плохо, — проговорила Хелен, слегка смягчившись. — С такими деньгами мы можем спокойно открыть собственное заведение. Какая-то сумма у нас уже есть…
— Можем, детка, но не станем, потому что я с возмущением отверг его презренное золото, и деньги вернулись ему в карман.
— Ты совсем ума лишился! И что нам теперь прикажешь делать, позволь узнать?
Адам исполнил неуклюжее подобие чечетки, схватил Хелен за локти, оторвал ее от пола и закружил по комнате, хохоча во все горло:
— Я запру тебя на сыром чердаке, посажу на хлеб и воду и буду лепить тебя обнаженной…
— Отпусти меня.
Она произнесла это с такой неподдельной злобой, что Адам остановился, слегка опешив.
— Что?
— Отпусти меня.
Она оттолкнула его и в сердцах бросила:
— Ну все, это последняя капля. Я думала, в тебе что-то есть. Я думала, что смогу сделать из тебя что-то путное. Я думала, из тебя что-нибудь получится, ты сможешь чего-то добиться. Но ты безнадежен. У меня всегда были сомнения относительно твоей нормальности, теперь же я окончательно убедилась в том, что у тебя не все дома. Ты чокнутый. Ты хуже, чем просто чокнутый, ты эгоист, законченный эгоист, жуткий, ужасный эгоист. Ты отказался от работы, которая приносила тебе сорок фунтов в неделю, потому что решил стать скульптором!..
— Правильно, — кивнул Адам, — именно так я и поступил.
— И ты думаешь, что я после этого останусь с тобой?
— Конечно, а почему нет?
— Да, видно, ты окончательно рехнулся. Так вот, я скажу тебе раз и навсегда: я сыта по горло тобой и твоими дурацкими идеями. Ты словно маленький мальчик, который вбил себе в голову, что станет пиратом или кем-то там еще. Это так же безумно и к тому же совершенно нереально. Ты просто гадкий, мерзкий эгоист; я знаю, что тебе на все наплевать, Адам, но ты хотя бы обо мне подумал — этим ты деньги не заработаешь.
— Моих средств хватит, чтобы протянуть, по крайней мере, год.
— Протянуть! Интересно, что ты под этим понимаешь?
— О, все очень просто: если тратить три фунта в неделю…
— О да, действительно, все очень просто — протянуть год на три фунта в неделю. А что потом?
— К тому времени я непременно чего-нибудь добьюсь.
— О, к тому времени он непременно чего-нибудь добьется! Все замечательно и неопределенно, не так ли?
— Не вижу в этом ничего неопределенного, — Адам начал терять терпение, — что тут неопределенного? Я точно знаю, что надо делать.
— Ну да, конечно, играться с куском глины.
— Не играться с глиной, а работать с глиной, а также с камнем.
— Весьма романтично. Полагаю, на некоторых девушек это произведет большое впечатление. Но только не меня.
— Я не удивлен. Предел твоих мечтаний — норковое манто и «Роллс-Ройс».
— Что ж, по крайней мере, норковое манто красивое, и в нем не замерзнешь. Вряд ли кто-нибудь из твоих скульпторов сможет вылепить такую вещь.
— Ты хочешь меня оскорбить.
— Конечно, правда часто оскорбительна.
— А на кой черт тебе сдалась эта правда? Вся твоя жизнь — это бессмысленная погоня за ерундой. Красивая мебель, красивая одежда, теплая компания, солидный банковский счет, вечеринки, праздники…
— Ну конечно, ты выше этого.
— Нет, не выше, но у меня есть цель в жизни, нечто более важное.
— О да, я забыла, ты же у нас великий скульптор. А я, по-твоему, должна сидеть сложа руки, наблюдать за твоей работой и считать гроши?
— Ты и раньше считала гроши и не умерла от этого. В любом случае, никто не заставляет тебя делать то, что ты не хочешь.
— После всех твоих обещаний… ты взял и все испортил, — сказала Хелен и залилась слезами.
Ее слезы взбесили Адама. Он воскликнул в сердцах:
— Если бы в те минуты, когда мы занимались любовью, ты попросила меня о чем-то, я, как дурак, мог бы ответить: «Да, милая, да». Но ты должна понимать, что такие обещания ничего не стоят. Какого черта! Продать право первородства за…
— Тогда скажу тебе раз и навсегда: я не собираюсь голодать на чердаке ни с тобой, ни с кем другим. Хватит с меня нищеты. Ты говоришь, что любишь меня?
— Люблю. Мне будет очень тяжело без тебя.
— Адам, я собираюсь открыть клуб. Я буду зарабатывать большие деньги. Ты должен работать со мной.
— Я не могу работать с тобой, Хелен, это ты должна работать со мной.
— Нет. — Хелен покачала головой.
— Значит, между нами выросла непреодолимая стена, — мрачно проговорил Адам.