– …Вот и я, выходит, в стороне от суетной жизни стою, Василиса, – произнес он тихонько, будто выдохся на последней своей фразе. – Мне так лучше, понимаешь? Мне так жить удобнее. И я счастлив…
– Хм… – выразительно хмыкнула Василиса и откинулась на спинку стула, и, помолчав с минуту, вдруг возмущенно и насмешливо произнесла: – Так это всякий знает, в сторонке-то спокойней постоять! Да и забыть при этом, что ты на земле-матушке все ж родился, а не на солнце! И что живешь ты на этой земле-матушке, и благодарен ей должен быть за эту жизнь, и хотя бы в благодарность эту соблюдать ее, земные, законы… А жил бы на солнце – жил бы по его законам! Ишь ты! В сторонке он хочет постоять!
Она еще помолчала очень выразительно и возмущенно, сузив на него и без того узкие монгольские глаза. Потом оторвалась от спинки стула и, удобно устроив подбородок в сложенных ковшиком ладонях и улыбнувшись, вдруг произнесла весело:
– А ты знаешь, уважаемое дитя солнца по имени Саша, у нас тут, на земле нашей, не так уж и плохо, между прочим! Не сильно романтично, конечно, иногда даже очень скользко, грязно и мерзко, но, в общем, ничего… Жизнь как жизнь! И препятствия надо преодолевать, и вверх взлетать, и в дерьме оказываться, и героически из этого дерьма снова к солнцу выползать, и книжки при этом хорошие читать – это тоже необходимо! А стоять в сторонке – этого никому нельзя. Ни детям земли, ни детям солнца. Не нравится это земле. Потому как она здесь всему хозяйка. И по ее законам всем нам жить следует. И тебе тоже – не ловить свой кайф в одиночку, а идти и упорно добиваться, чтобы тебя печатали…
– Слушай, откуда в тебе это? – восхищенно произнес Саша, восхищаясь ее уверенным голосом, ее гневным лицом, ее насмешливой улыбкой искушенной в жизненных премудростях женщины. – Ты же еще девчонка совсем! Откуда в тебе столько силы, уверенности?
– Не знаю… – пожала плечами Василиса и вдруг засмущалась страшно, услышав в его голосе это искреннее ею восхищение. – От отца, наверное… Он очень сильным был человеком. И умным. И добрым. И целеустремленным. И успешным. Настоящее, полнокровное дитя земли, как ты говоришь. Наверное, в лучшем его варианте. А я вот тоже всего добьюсь! Сама! Несмотря ни на что. Я знаю. И даже то знаю, что трудности нынешние мне не зря даны. Я их обязательно пройду, эти трудности. Обязательно и бабушку на ноги поставлю. Я верю. Так должно быть… Я ведь раньше и не знала, что жизнь вот такой вот может быть. Собиралась в Сорбонне образование получать, жить ярко да красиво, фирму свою открывать с нуля и развивать ее по новым экономическим законам, мною же в ходе процесса изобретенным…
– А сейчас что, не хочешь уже?
– Почему не хочу? Хочу! И буду! Рано или поздно, но буду! Просто путь у меня другим получается, более трудным да извилистым. Но это, наверное, и хорошо. Потому что учиться я буду для себя, понимаешь? Не для папы с мамой, а для себя! Не в Сорбонне, конечно, но в институт приличный поступать буду. На вечернее отделение, чтобы и работать тоже с учебой параллельно. И диплом постараюсь пятерочный получить. А работу найду в самой что ни на есть крутой фирме. На самую нижайшую должность пойду, чтобы возможность была подняться. И пойду по ступенькам. И поднимусь обязательно! Я знаю. Так все со мной и случится. Вот только бы мне бабушку поднять, на ноги ее поставить…
– Ну что ж, молодец… А помощники тебе на этом пути не потребуются?
– В каком смысле?
– Ну, в каком… Чего тут непонятного-то? Помощь я свою человеческую предложить хочу…
– Это какую же?
– Да хотя бы материальную! Вот предположим, к примеру, что ты поднимаешь раза в три плату за сданную мне комнату, а я, дурак, соглашаюсь… Тогда ты вполне смогла бы и сейчас уже учиться пойти…
– Хм… – снова откинулась на спинку стула Василиса и улыбнулась грустно. – Что это за день такой странный сегодня, ей-богу… Все мне почему-то нынче материально помочь захотели. Сергунчик вот тоже денег предлагал…
– Кто это? Кто такой этот Сергунчик? – неожиданно вдруг взвился Саша и даже подскочил слегка на стуле, но тут же и опустился обратно, будто устыдившись этой своей неожиданно искренней эмоции.
И замолчал. И Василиса молчала. Слишком уж откровенно прозвучал Сашин вопрос – даже неловко как-то. Так сидели они долго, с удивлением рассматривая друг друга в слабом свете хилого ночничка, будто видели впервые, и улыбались неловко, и молчали. Каждый о своем молчал. Саша – о том, что впервые, наверное, в жизни его так уколола ревность, больно и по-настоящему. Неожиданно так подкралась и врезала ножом – прямо в самое сердце. А он и не подозревал раньше – каково это… Столько раз писал об этом, развешивал вокруг этого чувства слова-колокольчики да завитушки всякие расчудесные, а на самом деле каково оно – и не знал, выходит… И еще – чего это он вдруг взял и взревновал эту девчонку к неведомому какому-то Сергунчику? С чего бы это ради? Влюбился он в нее, что ли? Да ну, ерунда какая…
А Василиса не удивлялась. Василиса сидела и тихо радовалась этому совершенно искреннему и такому внезапному проявлению его ревности, потому что женщиной все ж была. Юной совсем, неопытной, но женщиной же. Потому и догадалась наперед, и поняла особым, природным каким-то чутьем, что такое означает эта его ревность, и что это очень даже хорошо, и это слава богу, и очень ей она приятна, эта его ревность… И будто даже колокольчик внутри у нее в этот момент прозвенел – поздравляю, мол, тебя, милая девушка Василиса, с наступающим прекрасным праздником. И сердце даже чуть зашлось, защемило короткой искоркой радости, будто провел кто по нему мягкой щекочущей кисточкой…
– Так хочешь мне помочь, говоришь, да? – нарушив неловко-счастливую эту паузу, спросила она вдруг. Совсем уже другим голосом спросила. Женским уже, взрослым, многие вещи понимающим голосом. И Саша тоже его услышал, этот ее новый голос. И улыбнулся ему навстречу приветливо:
– Да. Хочу. Очень, очень хочу помочь. Просто терпения уже нет, как хочу тебе помочь…
– Ну что ж, и помоги тогда. Я и согласная. И с удовольствием твою эту помощь приму. Ты вот отнеси свои романы в издательства, а гонорары мне отдашь… Идет? А никакой другой помощи я и не возьму больше… Только такую…
– Ах ты, хитрюга монгольская! – весело вдруг расхохотался он и тут же прикрыл испуганно рот ладонью, оглянувшись на кухонную дверь. – Молодец какая… А если не возьмут у меня мою писанину?
– Возьмут! Я знаю. Я в этом просто уверена…
– Да почему?
– Да потому! Потому, что нельзя всех под один формат загнать! Времена сейчас другие. Сам же говоришь, у детей земли – одни потребности, у детей солнца – другие совсем… Выбор широким должен быть. Вот и твой читатель найдется. В избытке даже. Я же вот нашлась! Я буду первой яростной поклонницей твоего писательского таланта…
– Ну что ж… Раз, говоришь, по земным законам всем жить надобно… Ладно, отнесу.
– Слово даешь?
– А то! Да чтоб мне треснуть, отнесу!
– А когда?