— Какое еще счастье?
— Дык сколько железа, — сказал Людота счастливо. Он шлепнул ладонью по застывшей металлической луже под ногами, где виднелся оттиск огромной ступни. — Там же на три сажени чистого булата! Дай людей, все надо выковырять… Не было бы счастья, да несчастье подсобило…
Владимир мотнул в его сторону головой. Дюжий гридень молча ухватил старого кузнеца, поднял в воздух и быстро утащил в безопасное место.
А со стороны пролома вдоль домов двое мужиков в простых полотняных рубахах тащили под руки залитого кровью грузного воина. Седая голова болталась, как кочан капусты на измочаленном стебле. Ощутив близость князя, он с усилием вскинул голову. Лицо залито кровью, только по роскошным серебряным усам, которые не окрасились красным, Владимир узнал Претича. Глаза воеводы то расходились, то сдвигались к переносице.
Владимир услышал хрип:
— Их тьма… У нас кончились силы…
Голова его упала на грудь. Слабосильные мужики покраснели от натуги, удерживая тяжелого как гора воеводу.
— Сильно ранен? — спросил Владимир.
— Побит, — ответил один. — У него, наверное, все кости переломаны… По нему били булавами, палицами, чеканами, а когда сорвали с коня, топтали… Мы чудом уволокли из самой гущи.
Владимир кивнул:
— К Белояну! Пусть лечит, если колдовать разучился.
Воеводу поволокли, ноги тащились по земле, оставляя глубокие борозды. По эту сторону поваленных стен странная битва все еще кипела. Остроконечных шеломов стало совсем мало, всюду мелькают серые малахаи, даже на простого ополченца в полотняной рубахе и с топором в руке бросается по дюжине всадников, но странное сражение все еще длится…
— Коня!
Отрок подвел бегом, страшась грозного князя больше, чем печенегов. Владимир прыгнул в седло, в руке недобрая тяжесть от острого меча, что рубит любые доспехи, а тело наливается грозной силой, что является от богов только в минуты самого лютого сражения.
— Слава!!! — заорал он.
За ним прогремел конский топот. Все, кто еще мог держаться в седлах, спешили за князем на последний пир, где упоят ворога красным вином, а сами лягут беспробудным сном, ибо не осталось в Киеве больше человека, способного поднять топор, а сила ворога все еще несметная…
Он ворвался в гущу схватки как огненный демон, с двумя блещущими как молнии мечами. Смял передних и пошел врубаться дальше в их проклятое войско, в самую середку, а потом чтоб вот так идти и идти через всю несметную орду, перейти реку, подняться на холм, где все одиннадцать ханов, разметать стражу, сразить всех ханов…
Эта мысль грела, тешила сердце, давала силы. Он в самом деле прорубился до черты города. Конь кое-как переступил через поваленные бревна и трупы. Оба меча рубили как двенадцать, люди вокруг падали как колосья под косой умелого жнеца. Более того, завидев на всаднике красное княжеское корзно, а такой плащ мог носить только великий князь, к нему протискивались самые лучшие богатыри, бывшие вблизи, и все падали под его мечами.
Остервенясь, он рычал как зверь, силы удесятерились, на губах было солоно, он не знал, чья кровь: чужая или своя, ревел, рычал, бешено сверкал глазами, врубался, ибо если погибнет Киев, то и ему зачем тогда…
Впереди был крик, лязг железа, ржание раненых коней. Сквозь красную пелену в глазах увидел впереди схватку. Огромный воин на дивном белом коне, на голове которого между глаз длинный рог, со скоростью молнии поражал противников длинным копьем с широким как у меча наконечником. Конь тоже бил рогом, бил копытами, хватал острыми, совсем не лошажьими зубами.
Владимир начал прорубаться к нему, а когда оставалось не больше десятка шагов, зычно крикнул:
— Ты кто?.. Почему бьешь печенегов?
Всадник проткнул копьем налетевшего степняка. За это время его конь одного просадил рогом так, что острие вылезло меж лопаток, другому проломил голову копытом. Всадник ответил низким голосом, от которого конь Владимира запрядал ушами:
— Я… пробивался в Киев…
— К князю? — догадался Владимир.
— Да…
— От Добрыни?
Всадник ответить не успел, на них с разбегу налетела конная сотня. Вел ее молодой хан, Владимир помнил, как он подходил к Жужубуну, подавал советы. Хан на скаку указывал в сторону Владимира.
Безымянный всадник, догадавшись, что этот петух в красном плаще что-то значит или чем-то ценен, быстро послал коня вперед, загораживая Владимира. Владимир, такой же быстрый на решения, послал коня чуть правее, лавину встретили плечо в плечо.
Их оттеснили, но свалить не свалили. Некоторое время рубились в одиночестве, прикрывали друг друга с боков, отступали под напором шаг за шагом, конь Владимира тоже зло хватал зубами, бил копытами, а отодвигался только перед валом трупов.
Против сотни печенегов они стояли двое, потом далеко за спинами степняков Владимир заметил бешеное движение. Как коршун среди беспомощных цыплят, там носился на огромном злом коне широкий в плечах воин со страшным, перекошенным в гневе лицом. Печенеги падали под ударами его грозного кривого меча десятками. Он с разбегу топтал конем, сек, рубил. Конь был красный по самое брюхо от крови, всадник весь стал красным от брызг. Владимир еще издали услышал его громовой рык, от которого дрожала земля, страшный храп чудовищного коня.
Всадник прорубался им навстречу, а когда чуть сблизились, Владимир прокричал:
— Кто ты?
Всадник бросил в его сторону быстрый недружелюбный взгляд:
— Я за… Кийв…
Владимир кивнул, кто бы ни был этот богатырь, он явился очень вовремя. Уже втроем они выдерживали бешеный натиск. С холма их заметили, пустили отряд блещущих доспехами батыров, сильных и на быстрых горячих конях.
Всадник на рогатом коне выдвинулся на полкорпуса вперед, Владимир и второй встали по бокам, молча признавая его старшинство, и так клином встретили страшный удар. Их, как тараном, отодвинуло на сотню саженей, грохот от ударов раскатывался над всем полем. Владимир страшно сек двумя мечами, а по голове, по плечам, по груди стучали стрелы, дротики, в голове гремел многоголосый крик ярости и боли.
Он знал, что это его последний бой, о защите думать нечего, надо как можно больше врагов забрать с собой, рубил, сек, поражал, а двое героев дрались так же молча и исступленно.
Среди сражающих появился еще один, огромный как башня, закованный в доспехи странного кроя, даже конь покрыт кольчужной сеткой, а расписная попона опускается ниже стремян, закрывая брюхо. Он рубился топором, оттянутые в стороны концы лезвия почти касались рукояти. Печенеги, пятясь под его натиском, исчезали, как зеленая трава под натиском страшной саранчи.