— Да, когда его неприязнь ко мне не так сильна. Я и не сомневалась в этом, — холодно отозвалась Серена. — Подобную привязанность обычно испытываешь к старому знакомому, с которым тебя связывают общие вкусы и мысли. Однако сейчас, как мне кажется, неприязнь взяла верх. Но все может измениться.
Они ничего не слышали о Ротерхэме до конца января. Погода стояла сумрачная и дождливая, один серый день сменялся другим, таким же мрачным и гнетущим. Фанни сильно простудилась и никак не могла оправиться от последствий простуды. Она чувствовала слабость, жаловалась на боли в суставах, кроме того, ей казалось, что дни тянутся слишком долго. Новизна ощущений, вызванная тем, что она стала хозяйкой собственного дома, стерлась, и монотонность жизни начала ее раздражать. Небольшое разнообразие вносили лишь редкие посещения соседей, с которыми у нее не было ничего общего. А единственным развлечением стала игра с Сереной в крикет или триктрак или визиты в графский дом, где она играла с детьми Джейн. Графиня всегда была рада видеть вдову, и та весело проводила время с детишками. Но вскоре в их отношениях появилась трещина, и визиты Фанни стали более редкими. Дело было в том, что ей всегда приходилось выслушивать, как Джейн жалуется на Серену. И она не знала, как заставить Джейн замолчать. «Мне бы хотелось, чтобы вы намекнули Серене…» — эти слова всегда удручали Фанни.
Не то чтобы Джейн недооценивала осиротевшую дочь графа Спенборо, или не была к ней искренне привязана, или не сочувствовала ей. «Ни один человек, — уверяла Джейн вдову с видом полной непогрешимости, так раздражавшим Серену, — не может сомневаться в том, что я хочу быть полезной своей кузине, никто не может лучше, чем я, понять, как страдает Серена, но!..»
Фанни, хоть и мягкая по натуре, все же кинулась бы защищать девушку, не осознавай она, что Джейн часто бывает права. Хартли почувствовал гораздо большую уверенность в себе и, естественно, все меньше зависел от своей кузины. Не советуясь с ней, новый граф вводил новые правила. А так как он был склонен к самомнению, то старался — причем довольно неумело, как считала Фанни, — произвести впечатление, что все его нововведения гораздо лучше всего того, что делал его предшественник. Вдова попыталась убедить Серену, что Хартли не стремится проявить неуважение к памяти ее отца, но миротворческие усилия Фанни привели лишь к тому, что молодая женщина обрушила свой гнев на нее. Серена, которую так же, как и Фанни, бесила их монотонная жизнь, нашла выход накопившейся в ней энергии — она стала разъезжать по Милверли, примечать изменения (разумеется, неприемлемые для нее), выискивать всевозможные упущения, болтала со слугами или — как это она делала раньше — обсуждала с управляющим необходимые, по ее мнению, меры. Поэтому десятки раз за неделю она сталкивалась с кузеном нос к носу. К тому же Серена чаще всего была права, и если Хартли, в противоположность покойному графу, не отличавшийся общительностью, не вызывал особых симпатий у дворни, то девушку, унаследовавшую от отца доброжелательность к людям, любили все.
Серену, обладавшую более сильным характером, чем Фанни, не сломили испытания, выпавшие на ее долю. Она попыталась побороть скуку, с головой погрузившись в заботы о Милверли, что вызвало у ее кузена тревогу. Если бы Серене удалось найти человека близкого себе по духу, с которым можно было бы свободно общаться, она бы угомонилась. Но, похоже, такого человека поблизости не было. Девушку начала выводить из себя Фанни, и то, что ей приходилось сдерживать свое раздражение, еще более усиливало его. Бывали дни, когда Серене казалось, что они с Фанни говорят на разных языках и что она сейчас предпочла бы жить со своей теткой, а не с мачехой.
Конечно, случись это, она бы встречала в штыки любое мнение леди Терезы, но у Фанни вообще не было никаких мнений. Когда леди Тереза, отличавшаяся точностью и красотой слога, написала, что леди Уолдгрейв умирает от водянки, Фанни проявила интерес и принялась обсуждать эту печальную новость с большим жаром, чем, по мнению Серены, требовалось. Но когда вышеупомянутая леди сообщила племяннице, что все кричат о сокращении расходов и что всем известно, что оппозиция собирается предпринять атаку на подоходный налог, от которого нация страдает уже десять лет, при этом некоторые говорят, что будет предложено наполовину сократить нынешний налог, составлявший два шиллинга на фунт, Фанни выдавила из себя лишь невнятное «Ох!». Что касается спасения Лавальета тремя британскими подданными, что, на взгляд леди Терезы, сейчас было единственной стоящей внимания темой, Фанни посчитала, что это прекрасная новость, но так и не смогла понять более широких аспектов данного события.
Серене уже начало приходить в голову, что сейчас она будет рада увидеть даже Ротерхэма в его самом задиристом настроении, и как раз в это время ей принесли письмо от него. В нем маркиз в самой учтивой форме извещал ее, что завещание наконец подтверждено официально и что он нанесет визит во Вдовий дом где-то на следующей неделе, когда заедет в Клейкросс. Он намеревается объяснить ей, какие меры были приняты для того, чтобы она смогла получать содержание в нужное для нее время. Засим он остается искренне ее Ротерхэмом и прочее, и прочее.
— О Боже, он все еще сердится! — воскликнула Серена, со злостью швырнув письмо в камин. — И что он имеет в виду, когда хладнокровно объявляет, что заедет к нам где-то на следующей неделе? Если он заявится, не удосужившись узнать, когда нам будет удобно принять его, Либстер скажет, что нас нет дома. Я не собираюсь терпеть его высокомерные замашки!
Фанни встревожилась, однако, к счастью для нее, обстоятельства сложились так, что этот план не был осуществлен. Ротерхэм приехал из Клейкросса в своем экипаже и остановился у ворот Вдовьего дома как раз в тот момент, когда Серена верхом на кобыле приблизилась к воротам с противоположной стороны. Маркиз придержал лошадей и подождал, пока она не подъедет поближе. Серена выглядела великолепно в строгой черной касторовой шляпе мужского покроя с высокой тульей и твердыми загнутыми полями. Но выражение ее лица предвещало бурю. Заметив это, Ротерхэм сказал:
— Доброе утро, Серена! Кто же этот несчастный, который навлек на себя твое неудовольствие?
— Мой кузен, — отрывисто бросила молодая женщина. — Ему давно пора понять, что некоторые обычаи существуют в Милверли уже столько лет, что не ему их пересматривать.
— Мне жаль его!
Ее пылающие глаза, внимательно оглядывавшие пару хорошо подобранных гнедых, запряженных в его экипаж, остановились на лице маркиза и сузились.
— Разве леди Спенборо ожидает тебя? Она не говорила мне об этом, да и я не получала от тебя письма за исключением той записки, в которой ты написал, что заедешь в Клейкросс.
— Ты и не могла получить это письмо, так как я его не писал.
— С твоей стороны было бы уместно сначала узнать, сможем ли мы принять тебя.
— Прими мои извинения! Мне как-то не пришло в голову, что ты так скоро окунешься в вихрь развлечений.
— Конечно, это не так. Но…
— Не волнуйся! Я не займу у тебя много времени.
— Надеюсь. Но боюсь, что тебе придется задержаться здесь дольше, чем хотелось бы. Я должна переодеться, прежде чем смогу уделить тебе внимание. Ты найдешь леди Спенборо в гостиной.