Появление Фредерики расстроило его холодные расчеты, вторгаясь все сильнее в размеренное течение его жизни и повергая его в весьма нежелательные сомнения. Несмотря на все старания, маркиз не мог отыскать причину этих тревожных перемен в самом себе. Фредерику нельзя было назвать красавицей, она не использовала никаких ухищрений, чтобы привлечь его, была деловитой, практичной и небрежной к условностям и никак не принадлежала к категориям женщин, чье внимание он когда-либо стремился привлечь. Более того, она навязала ему двух утомительных школьников!
Но было ли справедливым последнее обвинение? Подумав, маркиз с виноватой усмешкой решил, что это не так. Он сам поддался льстивым уговорам Феликса (невыносимого чертенка!), а когда Джессами (тоже весьма назойливый парень!) попал в переделку и обратился к нему за помощью, то, естественно, был вынужден ее оказать. Было бы несправедливым винить за это Фредерику – она пришла в бешенство, узнав, что он дал Джессами деньги. Энергичная, самоуверенная девчонка, которую даже хорошенькой не назовешь! Тогда какого же дьявола она ему так нравится?
Бессознательно следуя примеру, поданному Фредерикой, маркиз начал воздавать ей должное, пытаясь понять, какие ее качества повергли его из привычного состояния праздного гедонизма в незнакомое до сих пор состояние тревожной неопределенности. Это было приятным занятием, но не приблизило его к решению проблемы. Ему нравились ее хладнокровие, искренность, улыбка во взгляде, чувство юмора, бодрость, с которой она несла бремя, слишком тяжкое для девичьих плеч, то, как она ловила себя на использовании жаргонных словечек из лексикона братьев, внимательное выражение лица, с которым она обдумывала щекотливые вопросы, ее неожиданные заявления – но что было во всем этом такого, чтобы подвергнуть опасности его будущее? Разумеется, ничего: она просто разбудила в нем чувства, о существовании которых он не догадывался, но не могла стать чем-то большим, нежели мимолетное увлечение.
Размышляя над этим, маркиз нахмурил брови. Все дело заключалось в том, что чем чаще он виделся с Фредерикой, тем сильнее становилось его чувство к ней. Разумеется, это не было любовью (подобные эмоции – достояние юности), но не было и простым увлечением. Пожалуй, его можно назвать привязанностью. Оно побуждало Элверстоука думать о Фредерике слишком много, чтобы сохранять душевный покой, и испытывать постоянное желание (должно быть, он и впрямь становится слабоумным!) снять ношу с ее плеч. В нынешней ситуации маркиз мог оказывать ей лишь самую незначительную помощь, которая едва ли избавляла ее от наиболее серьезных беспокойств. Элверстоук с самого начала подозревал, что Фредерика недооценила расходы, требуемые лондонским сезоном, и, когда его наметанный взгляд замечал вечернее платье, уже подвергавшееся нескольким искусным трансформациям, он понимал, что она начинает испытывать недостаток в средствах. Маркиз со злостью думал о том, что каждый пенни был израсходован на Кэрис. Конечно, он был слишком сведущ в подобных делах, чтобы не замечать, что Кэрис также носит переделываемые платья, позволяющие ей появляться каждый раз как бы в новом облачении, но несправедливо приписывал эту сложную работу Фредерике и даже представлял ее корпевшей над шитьем при догорающих свечах. Если бы ему сказали, что все идеи переделывания платьев принадлежат Кэрис и что она сама выполняла всю нудную работу (которую, правда, не считала таковой), он бы едва ли этому поверил, ибо давно решил, что Кэрис не блещет никакими достоинствами, кроме неоспоримой красоты. В предубежденных глазах его лордства Кэрис недоставало того, что в обществе именовалось «качеством» и что было в полной мере присуще Фредерике. Оно чувствовалось во всем, что бы она ни делала: от изящества, с которым Фредерика носила перешитые платья, до уверенности, с которой она принимала визитеров в своем непрезентабельном доме, арендованном на сезон. Маркизу хотелось переселить Фредерику с Аппер-Уимпоул-стрит в достойное ее жилище и снабдить достаточным количеством денег, чтобы она могла покупать новые платья, когда ей заблагорассудится. Но, несмотря на все свое богатство, единственная помощь, которую он мог ей предоставить, заключалась в пустячных суммах, компенсирующих последствия авантюр Джессами и Лафры! Конечно, подобные услуги маркиз мог оказывать и впредь, но это была ничтожная доля того, что ему хотелось бы сделать для Фредерики.
Он нахмурился еще сильнее. Старший брат Фредерики скорее окажется для нее обузой, чем поддержкой. Харри – безобидный парень, но если он и не настолько легкомыслен, как его отец, то у него наверняка столь же мало развито чувство ответственности. Возможно, через год или два Харри осядет в своем херфордширском поместье, где будет счастливо жить, но в настоящее время он явно склонен наслаждаться лондонскими увеселениями и передать ведение хозяйства, заботу о младших братьях и все прочие проблемы семьи, живущей в стесненных обстоятельствах, в умелые руки Фредерики. Маркиз ненавязчиво наблюдал за Харри и не сомневался, что он вскоре окажется в долгах. К счастью, Харри не питал склонности к игре, так что профессиональные шулеры, охотящиеся на деревенских простаков с толстыми кошельками, тщетно потратили бы на него свои уловки. Харри предпочел бы более скучный и менее прибыльный способ провести вечер, чем посещение игорных заведений, против которых его предостерегал мистер Пеплоу. Конечно, было бы недурно выиграть целое состояние, но Харри был достаточно проницателен и понимал, что состояния не выигрывают у личностей, которых его друг характеризовал как «греческих бандитов».
Другое дело лошади! Тот, кто хорошо в них разбирается (а Харри с гордостью причислял себя к таковым) и знает, на кого делать ставки, может недурно заработать! В первый понедельник после прибытия в Лондон Харри отправился с мистером Пеплоу в Тэттерсолл и с тех пор стал частым его посетителем. Так как он любил спорт более ради него самого, чем ради денег, которые мог выиграть, то посещал все скачки в городе, приезжая туда на козлах двуколки, которую по совету Эндимиона Донтри приобрел по дешевке в Лонг-Эйкре. Пара лошадей оказалась не такой дешевой, но, как Харри с довольно виноватым видом объяснил Фредерике, покупать за гроши дешевых кляч, которые наверняка оказались бы медлительными и хромыми, было бы мнимой экономией.
Фредерика с этим согласилась, подавив импульс протеста против его расточительности. Отчасти этому способствовало понимание, что критика сестры не будет воспринята благосклонно, но куда в большей степени – осознание собственных расходов. Лондоский сезон был оплачен благодаря доходам от Грейнарда, который принадлежал не ей, а Харри. Она ограничилась полушутливой просьбой не лезть в долги.
– Чепуха! – раздраженно отмахнулся Харри. – Я не нищий! Ты хотела, чтобы я разъезжал на рабочих лошадях?
– Нет-нет! Только конюшня и конюх в Лондоне стоят недешево…
– Чушь! Если бы у тебя было побольше ума, Фредди, ты бы привезла в Лондон наших лошадей и кучера Джона тоже! Мне совсем не нравится, что ты ездишь в наемном экипаже! Если ты думала, что я буду брюзжать из-за расходов, то ты ошиблась!
Фредерика заверила, что ничего подобного не приходило ей в голову, и предпочла сменить тему. Однако Джессами оказался менее терпелив. Он не только не проявил даже малейшего интереса к паре валлийских гнедых, но осудил их покупку настолько недвусмысленно и с таким отсутствием уважения к старшему брату, что, по словам Харри, только чувство приличия не позволило ему щелкнуть его по носу.