– Вы знаете, я не это имел в виду. Но вы не должны заниматься этим! Мама уверяла меня, что нет ничего более утомительного!
Она засмеялась.
– Да, мне она тоже так говорила. Однако я считаю это занятие очень приятным делом. Особенно здесь, где такое изобилие цветов. Утром я с огромным удовольствием отбирала и срезала их.
– Я рад, однако мне хотелось, чтобы вы разрешили одному из слуг доделать за вас эти букеты!
– Конечно, нет! Зачем?
– Чтобы поехать со мной кататься верхом, – убеждал он ее. – Сегодня не так жарко – и маминой кобыле нужна тренировка!
– Дорогой Ивлин! – вздохнула она. – Это замечательно, но… Нет, я не могу! Из Брайтона доставили пригласительные карточки, и я должна помочь леди Денвилл разослать их, потому что она назначила прием на следующую неделю и нельзя терять времени.
Он предложил было свои услуги, но вспомнил, что его почерк очень сильно отличается от каракулей Ивлина, и сдержался, сразу осознав эту новую опасность. Рано или поздно, подумал он, один из его гостей попросит его франкировать [3] письмо. Он может написать только одно слово – «Денвилл», удовлетворительно имитируя почерк Ивлина, но написать полное имя и адрес будет свыше его сил. Его отец, человек очень дотошный, всегда делал это:
Кит удивлялся, может ли каждый пэр и член парламента придерживаться строго буквы закона. Он скорее предполагал, что большинство из них распределяет свои франки очень свободно, с другой стороны, смутно припомнил, что читал в какой-то газете, что франки подвергаются тщательному изучению почтовым учреждением для проверки злоупотреблений этой привилегией. Он надеялся, что подпись Ивлина еще не очень хорошо известна местным почтмейстерам, и решил, что если случится худшее, он извлечет пользу из неразборчивого почерка Ивлина и посоветует просителю франка надписать письмо самому, чтобы обеспечить его безопасное прибытие.
Кресси отступила назад, критически огладывая свою работу.
– Я надеюсь, леди Денвилл это понравится, – сказала она. – Я думаю, это вполне терпимо, правда?
– Сойдет! – сказал он вежливо. Она засмеялась.
– Разрешите мне, сэр, немного привести себя в порядок после аранжировки цветов.
– Конечно, пожалуйста. Если вы не хотите поехать верхом, не погулять ли нам в саду?
Она бросила взгляд на каминные часы и взяла свою простую соломенную шляпку.
– Да, с удовольствием – на полчаса? Он кивнул. Они вышли и спустились с террасы на лужайку. По ней они достигли ряда мелких уступов, укрепленных с одной стороны широкими бордюрами из цветов, а с другой – невысокими каменными парапетами. Кресси вздохнула:
– Как жалко, что моя дорогая крестная не любит сельской жизни! Здесь так прекрасно!
– Нет, мама умирает от скуки, если дом не наполнен гостями.
После минутного колебания он спросил:
– А вам очень нравится сельская жизнь, Кресси?
Она задумалась, нахмурив лоб, и эта гримаска делала ее очаровательной. Затем она сказала с усмешкой:
– Это ехидный вопрос! Когда я здесь в такую восхитительную пору, я диву даюсь, как можно жить в Лондоне! Тем не менее у меня есть грустное подозрение, что в глубине души я городской житель! – Она бегло взглянула на него, лукаво подняв брови. – Это повергает вас в уныние? Я вспоминаю, вы сказали мне при первой встрече, что если бы вы осознавали себя здесь хозяином, то проводили бы все время, кроме весенних месяцев, в Рейвенхерсте или Лестершире. Не тревожьтесь! Я обещаю вам, что не буду роптать!
Минуту он молчал, так как в голове его мелькнула мысль, что он приближается к разрешению волнующей его проблемы. Ивлин гораздо более спортивный, чем он сам, всегда любил Рейвенхерст за всевозможные развлечения, которые тот предоставлял. А быть может, это объяснялось естественной склонностью к сельской жизни или же сознанием того, что однажды он станет владельцем имения, во всяком случае, в отличие от Кита, он всегда интересовался проблемами управления Рейвенхерста.
Однако его пылкий властный темперамент не позволял ему хладнокровно выносить положение, когда он был хозяином только на словах. Вероятно поэтому он окунулся в бурную эксцентричную жизнь франта с Бонд-Стрит. Объективно Кит сознавал, что это ребячество, но принимал его как данность, которую невозможно было ни критиковать, ни исправить, поскольку это была натура Ивлина. При всем том. Кит ясно понимал, что необходимо любым путем снять попечительство. Однако в его голове несколько дней тому назад промелькнула – и, более того, прочно укоренилась – мысль, что мисс Стейвли не должна служить средством достижения этой цели.
Наблюдая за ним, Кресси спросила вежливо:
– Вы сердитесь, сэр?
Он сумрачно посмотрел на нее, но встретив ее взгляд, засмеялся:
– Нет, совсем нет!
– Немного беспокоитесь?
– Да, – признался он. – По причине, которую я не могу в настоящий момент открыть вам. Прошу вас, потерпите!
– Ну, конечно! – Она прошла рядом с ним несколько шагов. – Так вы хотели сказать мне что-то важное, когда попросили меня пойти с вами в сад?
– Нет – то есть, я должен рассказать вам о многом очень важном, но не сейчас! – Он внезапно замолчал, с особой ясностью представив себе всю бедственность своего положения. Он был в замешательстве, испытывая непреодолимое желание раскрыть Кресси правду, но сделать это при существующих обстоятельствах и не будучи уверенным в ее чувствах означало бы поставить в тяжелое положение не только самого себя, но также и Ивлина.
Он видел, что она по непонятной для него причине оказывает ему предпочтение перед его братом, однако своих достоинств не преувеличивал. Ему казалось, что по всем качествам, необходимым для покорения женских сердец, не говоря уже о положении и состоянии, Ивлин превосходит его. С самого начала, когда он согласился исполнять роль Ивлина в тот роковой вечер, ему было ясно, что Кресси равнодушна к его брату. Ни при каких других обстоятельствах он не прибегнул бы к подобному обману. Соглашаясь выйти замуж по расчету, Кресси выразила готовность принять предложение, которое высший свет считал блестящим. С точки зрения Кита, это было благоразумно: невозможно иметь все в этом несовершенном мире, и если уж ты лишена наилучшего, безрассудно отказываться от предложения, сулящего спокойствие и положение в обществе. Чувствуя себя влюбленным в Кресси, Кит считал невероятным, чтобы девушка, по всей видимости, нечувствительная к обаянию Ивлина, ответила взаимностью ему. Он определенно ей нравится, но требуется нечто большее, чем простая симпатия, чтобы преодолеть отвращение, которое, скорее всего, вызовет у нее признание в этом возмутительном обмане. Ему и в голову не могло прийти, что ей не надо об этом рассказывать. Он был полон решительности открыть ей правду, как только позволят обстоятельства, причем с ведома Ивлина, и тогда, когда Кресси уже не будет гостьей Рейвенхерста. Он ничуть не удивился бы, если Кресси, узнав об обмане, рассказала бы все бабушке и немедленно покинула бы Рейвенхерст, оставив в стороне свои собственные планы. Кит подумал, что окажет Ивлину медвежью услугу. Если гости разъедутся так внезапно, это вызовет пересуды и домыслы, и хотя маловероятно, что члены семейства Стейвли захотят обнародовать эту историю, на сдержанность слуг надеяться невозможно. Если бы хоть один человек в Рейвенхерсте заподозрил истину, скандальная сплетня, возможно, искаженная до неузнаваемости, распространилась бы со скоростью лесного пожара. Лучше всего было бы предоставить Ивлину самому выпутываться из этой ситуации, которая оказалась гораздо более трудной и неприятной, чем предполагалось. Кит и не думал добиваться взаимности и руки Кресси, однако его преданность брату не заходила настолько далеко, чтобы помогать тому вступить в выгодный брак с девушкой, которую он сам любит. Разумеется, Ивлин и не стал бы требовать этого, но он вправе был ожидать – если можно так сказать о живущей в каждом из них неколебимой вере друг в друга – что его брат сможет выдержать любое неприятное положение.