Она вздохнула.
– А насчет того, что дуракам везет?
Он довольно усмехнулся.
– Это еще лучше.
– Почему?
– Значит, счастливый я, – объяснил он снисходительно. – Человеку, как ты твердишь, надо счастья хоть малость. Как компенсацию за те несчастья, что посылает.
Она мгновенно ощетинилась.
– А я и не просила меня спасать!
Он поднял голову, некоторое время смотрел с недоумением.
– А ты при чем?
Она сказала язвительно:
– А на что ты намекал?
– Ни на что, – ответил он равнодушно. – Просто сказал о сути. А тебе бы неплохо поверить, что не всегда все думают только о тебе.
Она ощутила, что он прав, говорил почему-то вовсе не о ней, дурак какой-то, стало еще обиднее, захотелось зареветь, размазывая слезы по щекам, чтобы ему стало стыдно, но вдруг не станет, а начнет злорадствовать, мужчины непредсказуемы, лучше мило улыбнуться и щебетать, щебетать, щебетать, это им никогда не надоедает, потому что не слушают.
– Хорошо в лесу, – сказала она и улыбнулась.
– Неплохо, – согласился он. – Только бы костер не жечь, на земле не спать… а еще чтоб муравьи не щекотали.
Она возразила бодро:
– Ты хочешь много, неженка! Уже поел?
– Тебя ждал.
– Смотрите, какой деликатный… К дождю, наверное.
Он поднялся и повертел посох, а она торопливо раскладывала остатки вчерашней еды. Странное ощущение, что, когда убирала, вроде бы поменьше было. Почему так кажется, подумать не успела, волхв машет своим орудием быстро, очень быстро, не старается делать красиво, как обычно выпендриваются мужчины, но все равно получается жутко зрелищно, страшновато, жестоко даже, нет танца с оружием, чем обычно грешат мужчины, влюбленные в свои мечи, топоры, копья и прочее колюще-режущее.
Прямо из вихря движений, после которого вроде бы должен высунуть язык от изнеможения, он разом застыл, посмотрел на посох и сказал буднично:
– Неплохо. Разницы нет.
– Так не бывает, – возразила она. – Ничего не бывает одинаковым!
– Как не бывает? – спросил он мирно. – Бывает.
Ей почудилась недоговоренность, тут же решила, что имеет в виду ту расхожую глупость, что все женщины одинаковы, но и не скажешь, тут же вывернется, он такого не говорил, хитромордый, все рыжие – хитрые, а он так вообще жук, каких поискать…
– Долго жрешь, – сказал он. – Желудок больной?
– У меня ничего не болит, – подчеркнула она, – а вот у тебя, если будешь такое брякать, кое-что заболит.
– Что?
– А по чему попаду!
Он усмехнулся.
– Ладно, пора. Хотя что-то у меня гадкое предчувствие…
Она сказала быстро:
– А на что ты надеялся? Он знает, придешь. И принимает меры. Выдвинутые вперед засады – цветочки.
– Я бы обошелся без ягодок, – проворчал он. – Ладно, что будет, то будет. Не сворачивать же…
Она посмотрела искоса. Большинство мужчин, даже изображающих перед женщинами героев, наверняка свернули бы, а то и отступили, отказались от такой опасной затеи. А этот слишком по-мужски туп, чтобы сворачивать, в мужчинах слишком много все-таки от быков, даже если они совсем не воины.
– Если он ждет, – проговорила она совсем вроде бы не дрожащим голосом, – а еще сильнее тебя, как ты говоришь… то на что ты надеешься?
– Не знаю, – проворчал он. – Но его остановить надо. Иначе цивилизация обречена.
– Ах-ах, – сказала она едко, пусть лучше слышит иронию, чем страх. – Какие благородные слова!
Он сдвинул плечами.
– Что делать. В мире, когда все только о своем кошельке, кто-то должен и обо всех?
– Это обязательно ты?
Он снова пожал плечами, и хотя этот жест вовсе не связан с тем, какая она хорошенькая, ей нравилось смотреть, как медленно оживают и чуть-чуть сдвигаются эти живые скалы, слегка вздымая при этом и пласты грудных мышц.
– Если бы этим занимались другие, – пробормотал он, – я бы с удовольствием сидел и смотрел на них. А еще и говорил бы, что не так, не то, можно изящнее…
Она подумала, покачала головой.
– Нет, это был бы уже не ты. Даже мне видно, что такие так не могут. Но ты уверен, что колдун не прихлопнет нас, как только увидит?
Она посмотрел на нее внимательно:
– А ты права. Надо, чтоб не увидел.
Она на всякий случай мило и победно улыбнулась, она такая, замечательная, и вообще права всегда, а сама поспешно думала в полнейшем смятении, где же это она сказала такое, что убедило этого твердоголового в ее великой мудрости.
Лес стал реже, дорога пошла вниз, стволы расступились, и в открывшейся долине распахнулся огромный город, разрезанный надвое рекой.
С первого взгляда это все можно принять за огромный разросшийся сад, где поселились люди и выстроили дома с высокими острыми кровлями, только на другом берегу выступает над зеленью деревьев громада каменной башни да у самой воды, свободной от деревьев, угрюмо теснятся склады. Река судоходна для больших тяжелых барж и крупных кораблей.
Олег ехал молчаливый и погруженный в тяжелые думы, именно тяжелые, видно по нему, и вообще он тяжелый человек, как Барвинок решила уже давно.
Еще у городских ворот оба ощутили аромат оливкового масла, что вскоре превратился в смрад: в ближних домах жарят дешевую рыбу, пахнет кровью, ветер со стороны скотобойни, стадо коров прямо на дороге насторожилось и уперлось в землю копытами, не желая заходить в такой опасный город.
Зато масса овец, одинаковых, будто пирожки из одной формочки, втискивается с азартом, теснится, не оставляя зазора даже в палец. Барвинок хотела переждать, но волхв пустил коня прямо через это волнующееся море и, чудо, сумел пробиться так легко, словно ехал через высокую траву.
По ту сторону ворот сразу же лавки, тут лучшие места, всякий гость проходит мимо, колодец с воротом, дальше двухэтажный дом с понятным всем рисунком лавки и ложки.
Чувствовалось, что город по каким-то причинам переживает тяжелые времена, и люди показались ей мрачными, угрюмыми, скупыми и очень недобрыми.
На перекрестке их встретила целая группа крепких мужчин с решительными голодными лицами. Впереди, выступив на шаг, держался невысокий, но очень жилистый мужчина, с темными волосами и дочерна загорелым лицом.
Его глаза, черные и блестящие, как у большой птицы, уставились на незнакомцев с откровенной враждебностью.