— Забоялся он, — басом сказал Петухов, — понятно же… И прыснул на улицу.
— А ты бы не испугался? — тоненько огрызнулся Женя. — И кто бы из вас не испугался? Он вон какой!
— Хорош тянуть! — рявкнул опять рядовой Гусев. — Давай закругляй скорее свою историю!
— Выбежал я на улицу, — послушно затараторил Сомик. — А прямо мне навстречу старший лейтенант Бородин. Я спрятаться хотел, даже пригнулся, да он меня уже увидел. Как схватил за руку! «Ты чего тут ныкаешься?» — говорит. А я молчу! Вот честное слово — я молчал, ничего не говорил ему! — натолкнувшись на ключевой момент в своем повествовании, Женя даже, кажется, осмелел. По крайней мере, он расправил плечи, и щеки его, до того синевато-белые, как разбавленное молоко, зарозовели. — Вот клянусь, чем угодно… сердцем матери клянусь — я ему ничего не говорил! Он сам меня потащил в казарму. Тащил и говорил: «Сейчас разберемся…» Ну, а дальше вы знаете… Почему же я получаюсь стукач? Я ведь не доносил? Не доносил. Так… само собой получилось.
Мазур вопросительно глянул на Гуся. Тот неопределенно хмыкнул.
— Не, так-то выходит, Женек не стукач, — несмело высказался кто-то невидимый из-за спины такого же, как и он, новобранца.
— Может, не стукач, так ссыкло, — презрительно скривился Гусь. — Небольшая разница… Как же ты это, родной? — придвинулся он к Сомику поближе. — Твой братан-земляк… Александр Вениаминович Каверин — во как прыгает! Высоко, жаль не прицельно. А Двуха вообще боец-камикадзе, один попер против всех. А ты — лох сопливый и ссыкло… Как и дружок твой — Гуманоид!
Рядовой Гусев замолчал, утирая губы.
— Что бельма вытаращили? — усмехнулся он удивленным глазам новобранцев. — Скажете, не так, что ли? Гуманоид… Корчил из себя невесть кого… Чтоб его психом считали и не лезли к нему, а на деле оказалось… — Гусь презрительно скривился.
— Он же… — робко провякал кто-то, — самого Мансура угомонил…
— Ко-ого-о?! — растянул слово в показушном великом изумлении Саня. — Что-о сделал?! Да вы вообще, балбесы, не догоняете. Эх, вы, духовенство… Мансур просто вовремя просек, что палево. И связываться не стал на тот момент. Себе дороже — лишний раз шакалам подставляться. На другое время Мансур разговорчик отложил. А этот Гуманоид ваш ранним утречком, вместо умывания, побежал, крыса, особисту жалиться. Я сам видел! И не я один. Ведь не к командованию побежал, а к особисту! Сообразительный какой, сука… Поплакался там нашему контрразведчику, тот его, видать, и пообещал пока что упрятать в дальний наряд. Вы не в курсе разве, что Гуманоида в наряд отправили? А? То-то… Считаете, так вот просто ни с того ни с сего? Да вас, духариков, в такие наряды, если хотите знать, и не положено посылать — сопливые еще, не шарите. Для него, для Гуманоида крысиного, исключение сделали. Чтоб бедняжке рыло не начистили за его базары за гнилые. Ну, ничего… Вот вернется он, никуда не денется — тогда Мансур с ним квитанется.
Сокрушительное объяснение Гуся обескуражило новобранцев, только еще недавно упивавшихся фантастическими версиями по поводу исключительности рядового Василия Морисовича Иванова.
— А главное, пацаны, знаете, в чем? — не дав им опомниться, Саня снова соскользнул на доверительный тон: — Вы еще тут многого не понимаете… Короче, особисты — это такие падлы, они за просто так, «за спасибо», ничего никогда никому не делают. У них же работа такая: вынюхивать и пресекать… шпионскую деятельность, диверсионную… ну и прочее разное: бороться с коррупцией, оргпреступностью, незаконным оборотом оружия… и все такое. А как он будет пресекать и бороться в одиночку? У него же не по десятку глаз и ушей. Вот и получается, что особистам секретные осведомители просто необходимы. А как их вербовать? Добровольно хрен кто пойдет. Значит, надо подлавливать людей, когда им чего-нибудь сильно надо, и в обмен на услуги… на защиту, например, подсовывать им документик: «Я обязуюсь предоставлять сведения…» — и так далее. Поняли теперь?
— По… поняли… — за всех ответил обалдевший от такого поворота Шапкин.
— Так что — когда Гуманоид ваш вернется из своего наряда, поосторожнее с ним, — добил Гусь. — Мало ли… А если честно, с такими, как он, вообще общаться не надо. Во-первых, западло. А во-вторых, из соображений, так сказать, личной безопасности. Все понятно? Вопросы есть? Ну, если нет, значит: кру-угом! Сдриснули, короче, все отсюда по-быстрому!
Группка новобранцев пришла в движение и, приглушенно гудя, направилась к выходу, от которого своевременно посторонился Мазур. Посторонился-то он посторонился, но, высмотрев Сомика в веренице тянущихся мимо себя, схватил его за плечо:
— А вас я попрошу остаться…
— Зачем? — выдохнул Женя, беспомощно шаря взглядом по отворачиваемым от него лицам парней своего призыва. — Чего вам еще надо?
— Стоять, сказал…
Когда все новобранцы, кроме Сомика, покинули курилку, Мазур плотно закрыл дверь. И оттолкнул от себя Женю к Сане Гусю. Тот ловко поймал его на короткий удар снизу поддых. Сомик согнулся пополам, и тогда Гусь, держа его за шиворот, с оттяжкой влупил несколько ударов по почкам. И отпустил. Мелко перебирая ногами, ничего не соображая от резкой боли внизу спины, Сомик попытался убежать… сам не зная и не видя, куда. Мазур поставил ему подножку, и Женя упал.
Женю Сомика били первый раз в жизни. И самым страшным показалась ему не боль от ударов, а собственная тошнотворная беззащитность перед чужой злой волей. Корчась на полу, он не смел не то что подняться, даже открыть зажмуренные глаза, с ужасом ожидая продолжения избиения.
Гусь присел над ним на корточках.
— Ну что, вошь саратовская? Не хотел, как все, пахать за дедушек? Значит, будем в три раза больше тебя напрягать.
— А то землячество здесь свое устанавливать решили! — присовокупил Мазур.
— Я же… ничего… — пропыхтел Сомик, не разжмуриваясь. — Не надо больше!
— Накосячил, так отвечай! И эти свои сказки, про то как «я в туалет выбежал, он сам меня увидел…» — другим можешь рассказывать. Нам не надо. Мы умные.
Гусь распрямился и ударил Женю ногой в живот.
— Снова доносить побежишь? — спросил он.
— Нет! Нет!.. — истово зашептал Сомик.
Саня ухмыльнулся. Сознание собственной власти переполняло его сейчас как никогда. И тут кое-что еще пришло ему в голову. И он даже не колебался.
— Вставай! — приказал он, еще раз пихнув Сомика. — Поднимай его! — сказал, повернувшись к Мазуру. — Давай его вон туда… к окну.
Вдвоем они подняли и перетащили Женю к единственному окну курилки, замазанному белой краской, посадили на отопительную батарею. Сомик не сопротивлялся; щурясь, точно у него болели глаза, он затравленно смотрел на своих мучителей — и слезы текли из его глаз, текли сами собой — Женя вроде бы и не замечал, что плачет. Гусь воровато оглянулся на дверь. Потом достал свой телефон и отдал его Мазуру:
— Когда дам сигнал, будешь снимать, понял? Рожу его снимай, больше ничего в кадр не бери. И не говори ничего, когда съемка пойдет, понял? Чтоб голоса твоего не слышно было.