— Молитесь, духи! — донеслось от группы наступавших.
— Гуманоид! — сдавленно выкрикнул Дрон.
Олег не обернулся.
Тогда рядовой Андрей Поморов, понимая, что ни секунды терять больше нельзя, сам выступил навстречу группе старослужащих.
— Что, до сих пор ничего не поняли?! — проговорил он, зловеще понизив голос. — Как раньше, больше не будет! Если пахать, так всем вместе — и духам, и дедушкам! Потому что нет больше никаких духов и никаких дедушек! Все равные по званию — равны! А фордыбачить будете… Забыли, как с Мансуром вашим получилось?
Группа старослужащих остановилась.
— Последний раз, уроды, предупреждаем, — бросив молниеносный взгляд в сторону Трегрея, окаменевшего над телефоном в руках Командора, сказал Кинжагалиев. — Не начнете пахать — пеняйте на себя, сволочи…
— А чего ты сделаешь-то? — через силу усмехнулся Дрон.
— Увидишь, что сделаю, — негромко проговорил сержант, встряхнув намотанным на кулак ремнем. — Никогда такого не было, чтобы деды под салаг легли. И никогда не будет…
— Бу-удет, — уверил его Дрон и в качестве аргумента глазами указал на Трегрея. — Будет, гниды…
— Бей их! — вдруг выкрикнул Шапкин и моментально — испугавшись своего порыва — съежился.
— Закройся, лох! — зарычал на него Бурыба. — Будешь делать, что говорят. И точка! И вы все будете…
— Ой, сейчас начнется… — жалобно выдохнул кто-то из новобранцев.
Олег оторвался от каверинского телефона. Он медленно развернулся и двинулся через площадку по направлению к старослужащим. Кинжагалиев тут же замолчал и попятился, и вся его группа колыхнулась назад. Трегрей остановился.
Лицо его было бледно. На виске бешено пульсировала голубая жилка, а глаза бездумно и омертвело смотрели куда-то сквозь парней. Все присутствующие затаили дыхание, все не двигаясь с места ждали, что же сейчас произойдет.
Тяжело проскрипела при общем молчании минута.
— Гуманоид… — осторожно позвал Дрон. — Ты чего? Случилось чего?
Олег не посмотрел на него.
— Очень хорошего человека убили, — ровно выговорил он, не шевелясь. — Маму убили.
Кто-то охнул.
— А что стряслось-то? — глупо спросил Петухов. — Кто… убил?
— Кто?.. — Олег по-прежнему ни на кого не смотрел. — Вы убили. Такие… как вы…
Он снова замолчал. Непонимающе молчали и все остальные. Прошла еще минута.
И вдруг Олег вздрогнул. Лопата выпала из его рук. Он повернулся и направился к Двухе, в обнимку с ломом стоявшему у турника.
Двуха, бросив лом, отбежал на несколько шагов.
— А можно и не подкапывать, — абсолютно бесцветным голосом проговорил Олег.
Он чуть присел, взялся обеими руками за стойку турника, стиснул зубы. И рывком выпрямился, одновременно откинувшись назад. Стойка вылетела вверх, обнажив из земли бетонную тумбу, в которую была понизу «обута». Хрустнув, отломилась от второй стойки приваренная перекладина турника. Трегрей отбросил в сторону похожую на букву «Г» металлическую конструкцию. Перешел ко второй стойке и точно так же выдернул и ее. Потом выдохнул и снова окаменел.
— Охренеть… — выдохнул Шапкин. — Вот это да…
Сержант Кинжагалиев издал горлом какой-то неопределенный шелестящий звук. Сержант Бурыба протер глаза.
— Гуманоид, братуха, ты как?.. — осторожно спросил Дрон.
Олег не посмотрел на него. Взгляд бывшего детдомовца по-прежнему был пуст и уставлен в никуда.
— Вы… — надорванно выговорил Трегрей и замолчал еще на минуту, на протяжении которой все смотрели на него, ничего не говоря и даже не переглядываясь друг с другом.
— Вы… — повторил Олег, и взгляд его понемногу стал оттаивать, по капелькам наполняться жизнью. — Вы подобны воронам… Только и можете галдеть и вырывать друг у друга куски. Вы привыкли жить для себя, единственно для себя… — речь Трегрея, вначале скрипуче монотонная, начала набирать силу. — И если сбиваетесь в стаи, то только ради того, чтобы обезопасить себя от тех, кто сильнее. Ради того, чтобы плотнее набить свою утробу и скрыть свои оплошности. И внутри стаи вы так же галдите и рвете куски, топчете слабых… В вас совершенно нет понимания общего. Понимания важности жертвы личным благом ради чего-то важного для всех… Напросте потому, что ни в ком из вас здесь нет ничего важного для всех. Ничего! Даже приблизко! А ведь без этого невозможно существование нормального общества. Не в вашем, конечно, понимании нормального… Всю жизнь вы равнодушно потакаете мерзостям и сами совершаете мерзости, привычно успокаивая себя тем, что «так надо, без этого никак»… Вы называете себя гражданами великой страны, которой обязательно надобно гордиться, ни разу за всю свою жизнь не подумав совершить деяния, достойного гражданской гордости… Даже и не гражданской… Ни одного поступка, исполненного истинным человеческим достоинством. Вас именуют воинами, защитниками Отечества, а на деле приучают сражаться друг с другом за привилегию помене трудиться и поболе за это иметь… Ибо в этой стране везде так! За таковую привилегию, почитающуюся высшей ценностью существования, каждый день ведется нескончаемая война. И на этой войне гибнут люди. Чаще всего — хорошие люди… Настоящие люди. Не такие, как вы. А те, кто долгом своим полагает не жалеть собственной жизни ради того, чтобы хоть малой трещиной повредить мерзкую систему. Чтобы хоть ненамного стало не так, как есть…
Трегрей прервался неожиданно. На этот раз его слова не встретили дружным хохотом. Это была не обычная «проповедь от Гуманоида», это было нечто другое. А спустя мгновение парням стало и вовсе не до смеха…
Сразу же после того, как он закончил говорить, не потрудившись даже подождать реакции на свои слова, Олег в два быстрых шага достиг низкой перекладины для упражнений на пресс. Наклонился, схватил короткую стойку, качнул ее в одну сторону, другую… Стойка захрустела, взрыхлила землю — и Олег рванул ее на себя и вверх и вытащил целиком, вместе с бетонным «башмаком»; причем, сама толстенная металлическая перекладина погнулась посередине. Олег выпрямился, выдохнул. Бледность его стала прямо-таки мертвецкой, с просинью. Под глазами обозначились темные круги, а жилка на виске вздулась невероятно — будто вовсе не жилка это была, а пытавшийся выбраться из-под кожи, куда невесть как забрался, крупный червяк. Олег Гай Трегрей стал страшен.
Он метнулся ко второй стойке и выдернул ее, покривившуюся, уже не расшатывая. И тут же взялся за вторую перекладину, нижнюю… А потом перешел к следующему снаряду…
Спустя четверть часа старая спортплощадка напоминала территорию, подвергшуюся ковровой бомбардировке — повсюду, на изрытой земле валялся искореженный и измятый металлический хлам, обломки бетонных «башмаков».
Олег, покончив с последней конструкцией, сделал шаг в сторону и беззвучно осел наземь, словно тело его истратило все силы, без остатка.