Нийоле притихла и посмотрела на мать с некоторым интересом. Видимо, ей просто не приходило в голову, что кормить кошку можно, не забирая ее в дом.
– А зимой? – наконец спросила она. – Зимой будет холодно. Кошечка замерзнет.
– Ну что ты, – преувеличенно бодро ответила Вера. – У нее же шубка. В шубке зимой хорошо, тепло.
Теперь она чувствовала себя вруньей. Вряд ли так уж хорошо зимой бездомным котам. Разве что в чей-нибудь теплый подвал повезет пробраться. Впрочем, у этой полосатой все шансы неплохо устроиться. Вон какая хитрая морда. И обаяния море. Такие обычно не пропадают.
– Пойдем-ка домой, – сказала Вера. – Возьмем еду и сразу вернемся.
– Правда? – спросила дочь, неохотно отпуская кошку.
– Честное слово, – твердо ответила Вера.
– Честное фейское? – уточнила Нийоле, большая любительница волшебных сказок, твердо уверенная, что они с мамой ведут свой род от самой настоящей феи из волшебной страны, которая, по версии Нийоле, однажды пошла в лес за грибами, заблудилась и попала к людям, где сперва сто лет плакала, а потом вышла замуж, чтобы не было так скучно жить одной. И родила прапрабабушку Беатрису – не зря же та такая красивая на единственной сохранившейся фотографии. И имя у нее удивительное, больше никого из людей так не зовут. Сразу понятно, что феина дочка.
– Честное-пречестное, – подтвердила Вера. – А если в холодильнике не найдется ничего подходящего, возьмем немножко еды у Рукаса. Главное, не проболтайся ему, что это для кошки, а не то он очень на нас обидится.
– Я скажу, что еда для моей новой подружки, – пообещала Нийоле. – Тогда и я не совру, и Рукас не догадается.
И прошептала в мохнатое кошкино ухо, любовно оглаживая тощий полосатый бок:
– Ты отсюда никуда не уходи, пожалуйста! Дождись нас, мы кушать принесем.
Вскочила и побежала к дому, окрыленная предстоящим делом. Словно и не она так горько и безутешно рыдала всего две минуты назад.
* * *
– Недопустимо впускать огненное стремительное, из сердечного центра бесконечно летящее, его не покидая, чужие границы сметающее, на седьмой уровень общего бытия, где наше внимание объединяется с намерением тех, кем мы были, и памятью тех, кем мы еще не начали становиться, – говорил Той Лори Каар Цу Мальян Тай своему будущему, безымянному пока двойнику, видеть сны о котором ему поручили на последней встрече Ближнего Зримого Ряда.
Иными словами, он пытался спокойно и доходчиво, самыми простыми словами объяснить младшему братишке, почему тот не может взять в дом приглянувшегося ему юного дракончика, каким-то образом оставшегося без присмотра и по неведению влетевшего прямехонько на границу заповедной зоны общего внимания их семьи.
– Продолжительное пребывание овеществленной сути плотного пламени на нашей седьмой глубине может привести к полному взаимному соприкосновению. И, как следствие, обожжет наш незримый внутренний ряд и охладит сердце живого движения, созерцая которое, ты ликуешь сейчас, – говорил он малышу. – Даже в дальнем полуденном сне изможденного старца, мимо которого однажды прошел тот, кого я не вспомню ни на одном из Порогов, не хотелось бы мне увидеть танец, в который мы все будем тогда вовлечены!
Таким образом Той Лори Каар Цу Мальян Тай старался втолковать несмышленому ребенку, что пребывание в их доме может повредить здоровью дракончика. И к тому же причинит немало беспокойства всем членам семьи.
Но малыш слушать ничего не желал. Знай твердил свое:
– Сияет! Сияет, сверкает, летит хохоча! Хороший и светлый такой! Не знает, как остановиться, устал, угасает, а сна для него здесь нет. Спрятать могу, унести, успокоить, вместе уйти в глубину, а когда отвердеет, заново овеществившись, пусть следует дальше, как новая песня о нас.
Какой непонятливый! Будь Той Лори Каар Цу Мальян Тай человеком, уже давно рассердился бы на братишку. Но, к счастью, он был не человеком, а четыреждырожденным демоном ночной глубины, чрезвычайно сдержанным, как подобает всем юным владыкам тайных стихий, не взрастившим еще в себе сладкое зерно вечного жизнетворящего гнева.
Поэтому он только вздохнул, вызвав несколько внеочередных, но желанных темных отливов в океанах Правой Стороны, и начал все сначала. Для существа столь нестабильной природы Той Лори Каар Цу Мальян Тай был необычайно терпелив.
– Ладно, тогда я тебе покажу, как станет, если возьмешь на глубину огненное живое, советам моим вопреки, – сказал он малышу. – Смотри, да не вздумай плакать, не то первое имя власти, которое, по моим сведениям, уже на пути к тебе, никогда не достигнет даже самых дальних окраин твоего внимания, решив, что ты слишком слаб, чтобы его носить.
Все взрослые почему-то любят грозить детям, что те никогда не вырастут, если будут реветь, как младенцы. И многорожденные демоны ночной глубины, увы, вовсе не исключение.
Врут, конечно. Покажите мне хоть одного реву, которому не пришлось повзрослеть в свой срок. Но детей подобные обещания обычно ужасно пугают. Они не знают, что быть взрослым – неизбежная участь, а вовсе не награда за особую доблесть.
– Не буду плакать, буду сиять и петь! – пообещал братишка. – Показывай, я готов погрузиться во все цвета твоего зрения.
Вот и молодец.
* * *
– Что ты творишь, птичка моя? – изумленно спросил Кястас.
Надо отдать ему должное, для человека, только что обнаружившего, что дочь утащила в свою комнату его новую шляпу и уже успела намертво приклеить ее к колченогой табуретке, Кястас был на удивление благодушен.
– Я строю дом для кошки, – ответила Нийоле. – Мама сказала, нам нельзя брать кошечку к себе, потому что Рукас ее укусит, а бабушка заболеет. Но жить на улице плохо. Я бы не хотела! Поэтому я делаю кошке новый дом. Потом отнесу в парк и спрячу в кустах. Кошечке в домике будет уютно. И тепло зимой. И всегда можно спрятаться от собак и злых мальчишек. Никто не догадается, что тут живет кошка.
– Да уж, пожалуй, – кивнул отец, изо всех сил сдерживая смех. – Мне бы тоже в голову не пришло.
Дом для кошки представлял собой зрелище настолько фантасмагорическое, что Кястасу даже шляпы не было жалко, хоть и не поносил ее толком. Он всегда ценил искусство. Особенно авангардное. А дочкину работу хоть сейчас на Art Basel [12] вези. С кошкой или без, всяко хорошо.
Между ножками табуретки были натянуты куски ткани: застиранное кухонное полотенце, лоскуты старого леопардового пледа, еще раньше порезанного на кукольные одеяла, розовая кружевная майка, из которой Нийоле давным-давно выросла, но до сих пор не позволяла выбрасывать, бабушкин клетчатый носовой платок, какой-то незнакомый, то ли найденный на улице, то ли просто забытый кем-нибудь из гостей синий мохеровый шарф и даже незаконченная вышивка – все что ей удалось раздобыть. Крепились эти тряпки при помощи все того же погубившего шляпу суперклея и Нийолиных разноцветных ленточек, которые присутствовали в композиции не то для дополнительной прочности, не то просто для красоты – поди разбери. Сиденье табуретки было оклеено по краям искусственными цветами и бабочками – любимые дочкины заколки, все как одна. Ну а в центре располагалась его бывшая новая, ныне покойная шляпа, возвышавшаяся над тряпичным газоном, как могильный курган, совсем недавно насыпанный и еще не успевший порасти травой.