– Думаю, ему просто стыдно, если только это слово здесь уместно. Небось не может матери в глаза взглянуть; бедная Нора так плакала, сердце разрывалось. Она очень нас любит и мечтала, как мы будем все вместе жить круглый год в Алябьеве.
«Дом преткновения», – пронеслось в моей голове.
– Только мечта рассыпается на мелкие осколки, – продолжала печально Ребекка, – Николя в тюрьме, да еще Тамара! Представляешь, она явилась к маме и заявила, что Света имеет право по закону на часть дома, и если Нора не хочет продавать особняк, то она должна выкупить Светкину долю.
Со двора послышался шум мотора. Ребекка глянула во двор и быстро сказала:
– Только при Вене не надо на эту тему, хорошо?
– Эй, девки, – заорал антрепренер, – вы дома?
Войдя на террасу, он выкрикнул:
– У вас что, ремонт? Окна нет, дверь на улице валяется.
– Это мебель привозили, – пояснила я.
– А-а, – протянул Веня и сунул мне в руки пару пакетов, – давай чайку попьем.
Мы мирно сели вокруг стола, вытащили из кульков зефир, мармелад и конфеты «Коровка». Вениамин Михайлович теперь остерегается приезжать к нам с бисквитно-кремовыми тортами.
Разговор мирно тек вокруг бытовых проблем, а минут через пятнадцать мне стало казаться, что Веню и Бекки связывает какая-то тайна. Они бросали друг на друга быстрые взгляды и старательно беседовали о мебели. Все это мне не слишком понравилось, и я напрямую поинтересовалась:
– Веня, что случилось?
– Пойду посуду помою, – подскочила Ребекка и выскользнула в кухню.
Но звона тарелок не послышалось. Бекки просто затаилась у раковины.
– Видишь ли, Лампа, – забормотал Веня, – я Ребекку раньше не знал, а теперь понимаю, что ошибался. Мы тут пообщались… но ты не волнуйся, я все устрою, есть задумки…
– Да объясни, что случилось.
– Ну мне предлагали на роль Алевтины раньше дочь академика Славина, – вздохнул Веня, – очень настойчиво. Пришлось согласиться, просто руки вывернули, прямо изнасиловали. Ну и, конечно, как только Славин умер, понимаешь?
Я кивнула, конечно. Стоило лишь всесильному Вячеславу Сергеевичу отправиться на тот свет, как его дети моментально стали всем не нужны.
– Ну я и предложил тебе роль, – бормотал Веня, – думал, нашел лучший вариант. Но тут такая вещь, в общем, штука хитрая, хочется, как лучше…
– Короче говоря, ты решил отдать роль Ребекке? – грозно поинтересовалась я, старательно скрывая радость.
Главное, чтобы Веня не понял, как я счастлива, иначе, не дай бог, передумает.
– Ну, голуба, не куксись, – заныл Веня, – следующий сериал твой, честное благородное!
– Я сейчас ей глаза выцарапаю!
– Ну крошка, – забубнил Веня, – ну лапа, будь умницей.
Я не выдержала и расхохоталась:
– Бекки, иди сюда, хватит прятаться.
Ребекка высунулась из кухни и виновато затараторила:
– Ей-богу, я не хотела, ну случайно вышло. Веня, я отказываюсь! Не хочу Лампе карьеру ломать. Я согласна на любую роль в другом сериале, кривляться не стану, но на Алевтину – никогда! Слышишь, Евлампия! Никогда!
Веня ухватился руками за голову и заныл:
– О господи, ну как мне все бабы опостылели! Господи, в следующий раз буду делать фильм из жизни животного мира!
– Почему? – изумилась я.
– Потому что мужики еще хуже, чем бабы, – пояснил антрепренер.
Ребекка продолжала оправдываться:
– Ты не подумай, Лампа, что я сама…
– Ладно, – прервала я ее, – Алевтина – твоя, честно говоря, я просто счастлива, что избавилась от необходимости кривляться перед камерой, ну не мое это занятие! Так что не переживай, а прими от меня большое спасибо!
Бекки, бурно зарыдав, кинулась мне на шею, безостановочно повторяя:
– Лампуша, дорогая, милая.
– Так ты не хочешь сниматься? – тихо поинтересовался антрепренер.
– Слушай, Веник, – обозлилась я, – сколько можно тебе втолковывать? Ты совсем тупой? Одна беда…
– Какая? – в один голос поинтересовались Веня и Ребекка.
– А газеты? Интервью, фото…
– Ерунда, – отмахнулся антрепренер, – не бери в голову, я все улажу наилучшим образом.
– А почему дверь сломана? – загремел со двора Гарик.
Ребекка и Веня быстро переглянулись и зашептали:
– Эй, Лампа, только при нем не надо про сериал! Это наше дело, хорошо?
Я пожала плечами. Пожалуйста, только не понимаю, почему они решили соблюдать строгую секретность.
Утром в пятницу я набрала телефон кулинарного училища и, услыхав бодрое «алло», пропищала тоненьким голоском:
– Я хочу подавать документы, скажите, когда директор будет?
– Людмила Григорьевна находится на работе с девяти до восемнадцати, – железным тоном пояснила невидимая собеседница, – но бумаги нужно отдавать в приемную комиссию, время работы то же.
Страшно обрадованная, что «носорог» такой трудолюбивый, я стала собираться. Сначала положила в сумочку небольшое удостоверение темно-бордового цвета с золотыми буквами ФСБ на обложке. Купила его за двадцать пять рублей в переходе между «Тверской» и «Чеховской». Там стоит симпатичный молодой человек с целой грудой «документов». Еще за четвертак он лихо заполняет его, ставит печать и вклеивает фотографию. Кстати, в этом же переходе есть и фотоавтомат… Вообще у меня было две ксивы, одна – «Московский уголовный розыск» и другая – «Федеральная служба безопасности». Но ксиву МУР отобрал Володя Костин, взяв с меня честное благородное слово, что я больше никогда не воспользуюсь этим документом. Но в отношении ФСБ майор никаких указаний мне не давал, он просто ничего не знает об этой книжечке. Значит, моя совесть чиста. Положив в сумочку фотографии и велев детям не слишком приставать к генералу Рябову, я побежала на станцию.
Платформа встретила меня тревожно гудящей толпой. У касс клубился народ.