– Вали отсюда, Лампудель, пока цела, – просвистел майор, – дома побеседуем.
– У меня нет никакого желания принимать вас у себя, а в вашу квартиру я ни за что не войду, – ответила я и, гордо вздернув голову, выплыла в коридор, не забыв хлопнуть посильней дверью.
Надеюсь, портрет Ковалевской сорвался со стены и треснул Володю по лысине. Да-да, у него намечается проплешина, и я обязательно посоветую ему при следующей встрече купить себе специальный шампунь. Исключительно из дружеских чувств, он-то не видит, что за неприятность у него на темечке!
Толпившиеся у дверей тетки выжидательно глянули на меня.
– Безобразие, – вздохнула я, – как только таких в милиции держат, имейте в виду, девоньки, садитесь от этого монстра подальше.
– Почему? – поинтересовалась самая молоденькая.
– Под юбку лезет, – пояснила я и, увидев, что бабы прыснули в разные стороны, довольно ухмыляясь, пошла во двор.
Ну, майоришка, поглядим, как теперь ты будешь опрашивать свидетелей.
Во дворе училища курила стайка ребят. Я подошла к ним и поинтересовалась:
– Что случилось? У меня даже документы ребенка не взяли!
– Директрису убили, – пояснил рыжеволосый паренек, весь обсыпанный конопушками.
– Как?!
– Выстрелили через окно, – рассказывал юноша, одетый, несмотря на жару, в синюю джинсовую рубашку с длинными рукавами, – у нее кабинет на первом этаже, вон посмотрите, менты в травке ползают, улики ищут.
Я перевела взгляд на здание училища. Из-за удушающей жары почти все окна были нараспашку, а по клумбе, находящейся у стены, ходили два парня в перчатках и с пакетами.
– Не поймают, – убежденно заявил рыжий. – Выстрелил и убежал, тут за воротами рынок, юркнул в толпу, и все. Если бы сразу увидели… А то она небось давно лежала, пока Кар Кар вошла.
– Кто? – не поняла я.
– Ну училка русского, Карина Карловна, влезла в кабинет, как заорет, – пояснил «рубашечный», – все и побежали туда.
– Кроме меня, – фыркнула толстая девица, – я думала, Каркуша опять мышь увидела, помните, какой она хипеж в прошлом году подняла!
Ребята довольно заржали. Похоже, смерть несчастной Людмилы Григорьевны их не слишком огорчила.
– Не найдут никого, – продолжал рыжий, – без шансов.
– А я знаю убийцу, – выпалила девица.
– И кто это? – спросила я.
– Лешки Малахова отец, – убежденно ответила толстушка.
– Почему ты так решила?
– А Людмила Григорьевна Лешку за двойки и прогулы отчислила…
– Между прочим, совершенно правильно сделала, – захихикал рыжий, – знаете, чего он на практике вытворил? Его папахен, жутко крутой, пристроил Лешку в ресторан, а там его не на кухню поставили, а велели клиентов обслуживать. Лешка и взвыл, гонору в нем немерено: не буду с подносом бегать. Ему отвечают: еще как будешь, и в зал выпихнули.
Парень решил сделать так, чтобы его выгнали, и демонстративно уронил на пол шницель. Потом на глазах у клиента поднял его, положил на тарелку и подал к столу. Вызванный на место происшествия мэтр отвел Лешку в сторону и спокойно заявил:
– Ерунда, с каждым случиться может, но запомни правило: коли извалял мясо, немедленно неси его на кухню, обсыпь зеленью и подавай как новое.
– Так зачем отцу Леши убивать директора? – прервала я парня.
– Лешка олух, его отовсюду выперли, – пояснила девица, – вот папенька и явился к Людмиле с просьбой, чтобы его оставила, да начал ей доллары совать! Ух, она разозлилась, деньги в коридор вышвырнула… Вот небось и решил отомстить!
С гудящей головой я добралась до Киевского вокзала. Небо затянули серые, свинцовые тучи, стало еще жарче и как-то парко, словно в оранжерее. Над площадью стоял «аромат» из невообразимых запахов – соленой рыбы, сигарет, машинного масла и пота. Прохожие с красными лицами утирались носовыми платками и салфетками, почти у каждого в руках были бутылки с водой или квасом. Несмотря на рекламу, коку, пепси и фанту москвичи не очень-то любят, что и понятно, от этих лимонадов только еще сильней хочется пить.
Натянув кепку, я пошла к ларьку, где поджидал меня брошенный «жигуль». Сейчас достану из багажника сумку и отправлюсь за покупками…
Но «копейки» на месте не было. В глубоком удивлении я уставилась на ларек, торгующий сигаретами, может, я перепутала и автомобиль преспокойно стоит в другом месте? Но ни у будки с сосисками, ни у павильона, где блестели всякие железки, «жигуленок» не нашелся. Вернувшись назад к табачному ларьку, я спросила у продавца:
– Тут машина стояла, не видели?
– Видел, – преспокойно ответил тот, – ваша, что ли?
– Да.
– Давай сто долларов, тогда скажу, куда отогнали.
– За что? – изумилась я.
– За то, – скорчил морду парень, – поставила свой сраный автомобиль так, что мне дверь не открыть, гони баксы.
– У меня нету столько!
– Ну и ищи, где хочешь, свой автомобиль! – гаркнул продавец, отшатываясь в глубь ларька.
– Тетенька, – раздался сзади меня тихий голосок, – дайте сто рублей, скажу, куда машину задевали.
Я оглянулась и увидела грязную девчонку в рваном платье. Волосы, давно не мытые, стояли, как ирокез у панка, ноги от щиколоток до колен совершенно черные, руки в болячках, но измурзанное личико показалось мне знакомым, а главное, голос (как у всех музыкантов, у меня отличная память на звуки).
– Ну же, тетенька, – повторила девочка, и я мигом узнала ее:
– Фрося! Ты как сюда попала?
Девочка внимательно посмотрела в мое лицо.
– Ой, я вас не признала! Давно тут караулю, думаю, придет водитель, начнет искать… Пошли, они вашу машину во двор вон того дома откатили… Больше так не оставляйте, только на стоянке. Пошли, пошли.
«Жигуленок» и впрямь стоял возле детской площадки.
– Ну как Барби, играешь? – спросила я, вытаскивая сумку.
– Неа, – помотала головой Фрося.
– Надоела?
– А ее мамка у меня отобрала и на следующий день в ларек сдала, – шмыгнула носом Фрося.