– А кто мешает мне послать за ними? – удивился ярл наивности купца.
– Торговля до ярмарки наказуема… – сказал купец.
– Для купцов, но не для ярлов… – отмахнулся Торольф. – Это тебя накажут, поскольку ты привел мне покупателя. Так что, мне посылать за ярмарочным старшиной? Или мы поговорим о цене? Я хорошо знаю, что из набега вернулся я один. Другие, кто по этим же делам отправились, еще в плавании. И мой товар – первый и единственный. Следовательно, самый дорогой…
Хазарин задал купцу вопрос, поскольку тот перестал переводить ему разговор. Купец разъяснил слова Одноглазого. Хазарин чему-то очень удивился, но потом стал настаивать на своем.
– Наш гость, – перевел купец, – готов заплатить больше, чем византийцы или хорезмиец. Хорезмиец вообще человек очень жадный. С ним дело иметь не стоит. А византийцы слишком долго торгуются. Они могут взять на одни раздумья несколько дней.
– Сколько он мне заплатит за человека? – конкретно спросил Торольф.
– Это зависит от того, как пленники выглядят.
– Они выглядят хорошо. Не успели отощать… Самые обычные рабы…
Ему назвали цену. Ярл рассмеялся:
– Можете идти, я не задерживаю вас…
Цена была в два раза меньше обычной ярмарочной.
– Но мы готовы забрать рабов прямо сегодня, не дожидаясь начала ярмарки…
– Мне позвать стражу, чтобы вас проводили?
Хазарин добавил цену. Торольф назвал свою. Хазарин еще чуть-чуть добавил к своей первоначальной. Торольф чуть-чуть свою снизил. Наконец, сошлись на середине.
– Мне это, конечно, невыгодно, – заметил Торольф. – Но я соглашаюсь, только ставлю дополнительные условия. Рабов забираете как можно быстрее. Перевозите на суда, а на судах вывешиваете символику шведского Дома Синего Ворона…
Удивленный таким необычным условием, купец перевел и вызвал удивление еще и со стороны хазарина. Они обменялись несколькими фразами.
– Наш гость в ответ на твои условия ставит условия свои, – сказал, наконец, купец. – Выставляя символику известного купеческого Дома, он сильно рискует своим именем и потому оплату будет производить в дни ярмарки, когда это разрешено законом.
– Согласен, – сказал Торольф. – Но встречное условие – клеймение рабов он имеет право совершить только после оплаты… Тогда сделка будет считаться завершенной…
– А если ты передумаешь и наш гость будет все эти дни бесплатно кормить пленников?
– А куда мне их девать? Я не питаюсь человеческим мясом… Чем раньше от них избавлюсь, тем мне спокойнее. Но своего я тоже упускать не желаю, и это естественно. Не думаю, что кто-то против такой постановки вопроса…
Последовало еще одно короткое совещание на чужом языке, и гости согласились…
– Мы отправляемся за стражей, чтобы отвести караван на суда, – сообщил купец.
– Поторопитесь… Ночь уже вступает в мой двор… А от моего двора до двора с пленниками путь не близкий. Половина ночи уйдет… Одновременно с вами туда прибудет сотня моих воинов. Не спутайте их с русами… У русов шлемы не такие…
– Только ночью и следует вести пленников… Воинам-русам совершенно ни к чему видеть, куда их поведут. Славянские ладьи плавают быстро, и скорость у них не ниже, чем у хазарской галеры. Ты разрешишь нам, ярл, пригнать две галеры в твой фьорд?
Торольф ненадолго задумался. Кто знает, что это за ход такой с галерами. Вдруг и здесь предательство. Лучше уж соблюдать осторожность.
– Нет. Караван с пленниками ведите в Ослофьорд. Там фьорд большой и берег широкий…
Это было сказано настолько категорично, что уговаривать ярла никто не решился…
В доме и во дворе не было места, где можно было бы разместить еще двести славянских воинов, которыми командовал Овсень. Если сотня воинов Большаки и сотня гребцов и воинов с двух первых ладей были размещены в большом дворовом сарае, то сотне Овсеня и второй сотне гребцов и воинов там было бы слишком тесно. Тем более что конюшня конунга была совсем невелика, и поместить там дополнительных лошадей, не говоря уже о лосях, было тоже негде. Лоси вообще не вмещались в стойла, сделанные для низкорослых норвежских лошадей. И сам сотник, не дожидаясь решения или разрешения конунга Ансгара, распорядился устраиваться на постой в чистом поле за стенами Дома Конунга. Место было защищено от сырого ветра со стороны моря скалами, а возможного дождя, который собирался где-то в полуночной стороне и грозился подойти к норвежским берегам, русы не боялись, умело сооружая себе небольшие палатки из вотолы, обычной своей верхней одежды, незаменимой в длительном походе. Чтобы поставить палатку, требовалось только одно копье и несколько деревянных колышков, которые можно было наломать в первых же подвернувшихся кустах. В одной палатке легко помещались два воина. Важно было и то, что лосям вне стен было намного спокойнее. Лось животное все же наполовину дикое, хотя и легко привязывающееся к человеку и охотно с ним контактирующее. Тем не менее тесных площадей, заборов и оград не любит точно так же, как переездов в трюмах ладей, и терпит только по человеческому принуждению. Лосей славяне не выпустили на свободный выпас, как делали в своих землях, потому что местные жители, случайно встретив в окрестностях это животное, могут принять его за дикое и убить. И потому лосей, как и лошадей, просто стреножили. Стреноженные животные, во-первых, сами далеко не уйдут, во-вторых, при виде их сразу становится понятным, что это животное домашнее.
Овсень, выбрав для стоянки такое место, руководствовался еще и собственными интересами. Он, вместе со своими людьми, предпочитал оставаться даже в этой обстановке свободным человеком и самому решать, когда и как ему поступать. Если требовалась Ансгару помощь, сотник согласен был помочь, но только потому, что между ними установились уже какие-то дружеские отношения, сами собой подразумевающие оказание помощи. Но входить в полное подчинение к Ансгару Овсень все же не желал. Он не для этого плыл в такую даль и перед отплытием не имел с юным конунгом такого уговора. Ставить условия, как Ансгар было начал, и распоряжаться, кому и как себя вести, конунгу можно было с сотником Большакой и воинами его сотни, поскольку он заплатил им за службу серебром ярла Свенельда и обещал в случае успеха доплатить своим золотом, против чего Большака не возражал. На остальных же славян условия найма не распространялись. Так считал Овсень, хотя видел, что сам Ансгар предпочитает считать иначе.
Но спорить с молодым конунгом, настаивать на своем и ронять его авторитет перед другими, кто ему действительно подчинен, Овсень не хотел. Хотя от своих замыслов не отказался и выполнить их намеревался так, как сам считал нужным. И ночью, не поставив в известность Ансгара, начал предпринимать собственные шаги, которые полагал естественными и целесообразными в данной ситуации. Десятник Живан, человек в военном деле опытный, утром должен был вывести обе сотни на отведенную им конунгом позицию. Овсень же намеревался успеть вернуться и присоединиться к своим воям до начала каких-то активных действий. А пока стал собираться в дальнюю дорогу. В попутчики с собой позвал, естественно, дварфов. Знали дварфы или нет, что Овсень действует по своему усмотрению, неизвестно. Скорее всего, знали, потому что Истлейв и Хаствит присутствовали в комнате, когда юный конунг ставил свои условия. Но они подчинились сотнику русов беспрекословно и даже с удовольствием. После совместной вылазки в земли Гунналуга, вернее, под земли Гунналуга, удивляться этому не стоило. Десятник Велемир в одиночку расправился чуть не со всеми бывшими на месте воинами Дома Синего Ворона и стражниками, наглядно наказав их за убийство дварфа. И авторитет Овсеня и его стрелецкого десятника среди подземных жителей был более высоким, чем авторитет конунга, мало чем еще себя зарекомендовавшего. Тем более конунга норвежского, тогда как дварфы в большинстве своем жили в шведских землях, а прихода норвежских дварфов себе в помощь только ожидали.