Бывший коллежский регистратор удовлетворенно крякнул и налил Кити почти половину чайного стакана. Себе он налил немного больше.
– За вас, – провозгласил он тост и, не дожидаясь согласия, выпил. Кити отхлебнула меньше трети и отставила стакан. Водка опалила горло, и дабы унять неприятное ощущение, Вронская отломила кусочек черного хлеба и бросила в рот.
– Так вот, любовь пришла не сразу, нет, – продолжил свой рассказ Шацкий. – Кроме того, какое-то время мы не виделись, но я замечал, что мои мысли все чаще и чаще начинают крутиться вокруг нее. А однажды весной мы встретились на одном из званых обедов, чем всегда славились губернские города, в том числе, конечно, и Казань. Более того, нас усадили рядом, и мне пришлось ухаживать за столом за Еленой Викторовной, что я, признаюсь вам, делал с превеликим удовольствием. Да-с, с удовольствием... Мы много говорили. Обо всем. Оказалось, что наши мысли и взгляды во многом схожи. После этого званого обеда чувства мои к Елене Викторовне еще более укрепились и стали расти, как на дрожжах, и вскоре я понял, что полюбил всерьез. Крепко. По-настоящему и на всю оставшуюся жизнь...
Чинуша замолчал, посмотрел на графинчик, потянул было к нему руку, передумал. Потом поднял взор на Кити и продолжил:
– На следующий день я нанес мадам Скворцовой визит. Поскольку отставной полицейский ротмистр был в очередном запое и даже не вышел из своих покоев, сказавшись больным, нашему разговору никто не мешал. В конце визита я решил напрямую объявить Елене Викторовне о своих чувствах и заявил, что рассчитываю на взаимность. Вы не представляете, какое блаженство я испытывал, услышав ее тихое «да».
Мимо их столика, визжа, пронеслась тетка с дикими глазами и окровавленным лицом.
– Убью, курва! – погнался за ней оборванец с оскаленным ртом, но был мигом успокоен трактирным вышибалой. Один удар, и оборванец остался лежать на заплеванном полу. Через него невозмутимо перешагивали прибывающие в трактир и убывающие из него хитрованцы. Пнув в бок, перешагнул через него и половой, неся на подносе графин водки, тарелку с давленными огурцами и два чайных стакана.
Когда представление окончилось, Чинуша продолжил:
– После этого визита мы стали встречаться. Сначала тайно, снимая для свиданий небольшой домик на Малой Ляцкой, а затем уже почти не скрываясь от кого бы то ни было. Ведь я любил, любил сильно и страстно, и считал оскорбительным для Елены Викторовны, если мы будут прятаться по разным углам, как воры. О-о, – протянул бывший чиновник, – я был на седьмом небе от счастья и чувств-с, которые считал самыми чистыми и высокими. Я снова почувствовал себя юношей, которому все по плечу и для которого никаких преград не существует. Их и правда для меня тогда не существовало. Никаких! И еще меня не покидало состояние победителя, когда все получается, во всем везет и даже ветер дует в нужном направлении. А потом... Потом произошла банальнейшая ситуация, неоднократно описанная во французских и немецких романах, не раз воспетая стихослагателями всех времен и народов; не единожды разыгранная на сценах мировых театров и не раз послужившая фабулой для целого сонма русских соленых анекдотов, начинающихся со слов «однажды»... Так вот, однажды, возвратившись раньше срока из одного уездного города, куда я был послан губернатором с визитацией, я послал своего дворового человека с запиской для Елены Викторовны, в которой сообщал о своем приезде и приглашал провести вечер вместе в домике на Малой Ляцкой. Однако лакей мало что возвратился без ответа, так еще и сообщил, что госпожи Скворцовой нет дома. Такое известие ничуть не опечалило меня. Скорее, случилось наоборот, ибо я задумал сделать сюрприз своей возлюбленной: послал своих лакеев прикупить съестного и вина, дабы устроить в домике на Малой Ляцкой славное пиршество. Естественно, вместе с Еленой Викторовной. Когда все было куплено, я велел вызвать извозчика, самолично загрузил припасы в коляску и велел ехать на Малую Ляцкую. Приехав, я выгрузил продукты и вино из коляски и внес в дом. Все это я пронес на кухню и принялся было раскладывать по тарелкам и блюдам, как был привлечен какими-то непонятными звуками, раздававшимися из спальни. «Славно, если Ленусик уже здесь, – подумалось мне. – Тогда не надо вызывать ее запиской и ждать потом, считая минуты и торопя время»...
Драка, случившаяся в самом центре залы, снова отвлекла рассказчика от своего повествования. Он равнодушно (в отличие от Екатерины Васильевны) взирал, как двое оборванцев лупили третьего только за то, что он на хлебок выпил больше водки, чем они. Когда двое обиженных уложили обагренного кровью обидчика на пол, Шацкий продолжил:
– Я покинул кухню и на цыпочках, дабы усилить задуманный сюрприз, пошел к спальне. Однако получателем сюрприза, правда, в кавычках, сделался я сам...
Чинуша вздохнул, плеснул себе из графинчика водки и быстро выпил. Вытерев рукавом губы, он какое-то время смотрел себе под ноги, потом поднял голову и выпалил:
– Все вы такие.
– Что вы имеете в виду? – не поняла Екатерина или сделала вид, что не поняла.
– Все вы прекрасно поняли, – выдохнул бывший коллежский регистратор, не глядя в лицо Вронской. – Так вот, когда я дошел до двери, которая была приоткрыта, и просунул в проем голову, намереваясь сказать что-то вроде «ку-ку», вид, открывшийся мне, попросту лишил речи. Моя боготворимая возлюбленная, которую я намеревался любить до скончания века, стояла в собачьей позе прямо на половом ковре рядом с валяющимися пустыми бутылками «Вдовы Клико», а на ней, согнув ноги в коленях, подскакивал какой-то волосатый азиат, корча в экстазе рожи… Я замер, не в силах двинуться. В голове гудели колокола, тело ослабло, и я готов был вот-вот рухнуть замертво. Далее, – Шацкий как-то театрально развел руками, – я ничего не помню. Очнулся я уже в арестантском доме в оковах. Как мне сказали, я порешил обоих кухонным секачом, чего, признаюсь вам как на духу, совершенно не помню. Потом был суд, и присяжные – храни их бог – вынесли мне четыре года каторги, обосновав столь мизерное для двойного убийства наказание тем, что мое противузаконное действо было вызвано внезапной и неуправляемой вспышкой гнева, то есть на момент убийства, как выразился впоследствии судья, я находился в аффективном состоянии и абсолютно не отдавал отчету своим действиям. После каторги очутился здесь, – он обвел взглядом помещение трактира, – в другой «Каторге», из которой уже не выбраться. Да и кто я теперь? Варнак, сибирский отверженец, человек без пашпорта. Иными же словами – ноль! И Хитров рынок – теперь мне единственная и неповторимая родина...
В это время дверь трактира отворилась, и в залу вошел небольшого роста плечистый брюнет с перебитым носом. Окинув острым взором посетителей трактира, он на какое-то время остановил взгляд на Кити Вронской, и его бровь удивленно приподнялась. Потом он безразлично взглянул на Чинушу. На этом покуда все и кончилось. Брюнет прошел в конец зала, где ему тотчас освободили столик, и половой даже протер его полотенцем. К его столику подошел сам буфетчик и, почтительно склонившись, принял заказ. «Княжна», плясавшая качучу, остановила танец. Брюнет поманил ее, и она подсела к нему.