* * *
В Городской Управе полтора десятка комиссий. Но точного ответа Розенштейн не смог добиться ни у председателя домоуправительной комиссии, ни у председателя комиссии по налоговым сборам. Все отсылали его к городскому секретарю Постникову. Он-де в управе старожил и знает абсолютно все!
Николай Николаевич находился в своем кабинете. Городской секретарь разбирал какие-то бумаги и, когда Розенштейн, едва постучавшись, вошел к нему, имел вид крайне захваченного работой человека.
– Прошу прощения, я занят, – сказал Постников, не отрывая взгляда от бумаг.
– Я тоже на службе, – в тон ему незамедлительно ответил Николай Людвигович. – Помощник полицеймейстера Розенштейн.
Николай Николаевич поднял голову и посмотрел на вошедшего. Знакомы они не были, но, конечно, знали о существовании друг друга. Розенштейн был в курсе, что в управе есть такой городской секретарь Постников, а Николай Николаевич не мог не знать, что у исполняющего должность казанского полицеймейстера Якова Викентьевича Острожского есть помощник по фамилии Розенштейн.
– Чем могу быть вам полезен? – угодливо спросил городской секретарь, отрываясь от своих бумаг.
– Меня интересуют события восьмилетней давности, – ответил Николай Людвигович. – Мне сказали, что вы – единственный, кто может мне помочь. И знаете буквально все и обо всем.
– Да? – спросил ради того, чтобы что-то сказать Постников.
– Да, – утвердительно ответил Розенштейн.
– Ну, буквально все и обо всем, сударь, ведает лишь один Господь Бог, – уточнил городской секретарь. Однако сказанное помощником полицеймейстера Розенштейном было Постникову весьма лестно. – Что же за события вас интересуют?
– Через вас проходят документы о купле и продаже домов? – спросил Николай Людвигович.
– Проходят они через городские нотариальные конторы, – ответил Постников. – А мы их, конечно, фиксируем, ставим на учет, собираем налоги и все такое…
– Отлично, – отрезал помощник полицеймейстера. – Летом, точнее, в июле месяце восьмидесятого года, была совершена купчая на двухэтажный каменный дом по улице Покровской, принадлежавший отставному поручику Лазаревскому… Не припоминаете?
– Я знаю этот дом, – ответил Николай Николаевич. – Старый такой. Возле церковной ограды. Там еще яблоневый сад.
– Верно, – улыбнулся Розенштейн. – Так вот, дом у Лазаревского был приобретен за тринадцать тысяч неким приезжим господином Долгоруковым, Всеволодом Аркадьевичем. Знаете такого?
– Н-нет, – нетвердо ответил Постников, что, конечно, не ускользнуло от внимания помощника полицеймейстера.
– Но вы, конечно, слышали о таковом? – спросил Розенштейн. – Как о домовладельце.
– Да, кажется, что-то такое слышал…
– Хорошо, – констатировал Николай Людвигович. – А буквально через несколько дней вышеупомянутый господин Долгоруков, которого вы не знаете, но о котором что-то такое слышали, продает этот дом уже за восемьдесят тысяч. Как вы можете это объяснить?
– Да никак, – развел руками Постников. – Согласитесь, это частное дело покупателя и продавца, и мы не имеем права касаться этого даже в малейшей степени, потому что…
– Но все же это довольно странно, вы не находите? – спросил помощник полицеймейстера.
– Да, странновато, – после непродолжительной паузы был вынужден согласиться Постников.
– А кому был столь удачно продан господином Долгоруковым этот дом? Не вспомните? – изобразил из себя как бы просто любопытствующего Николай Людвигович.
Постников сморщил лоб:
– Нет, не припоминаю… Но, ежели желаете, я могу справиться в нашем архиве…
– Благодарствуйте, не стоит себя затруднять, – улыбнулся Розенштейн. – Кому был продан господином Долгоруковым дом – не столь важно. К тому же мне это и так известно… Важно другое, как он был продан. Впрочем, – помощник полицеймейстера улыбнулся еще шире, – это уже наша прерогатива: выяснять, каким образом дом стоимостью тринадцать тысяч вдруг продается за восемьдесят…
Николай Николаевич улыбнулся и промолчал. И верно: это прерогатива управления благочиния и правопорядка – выяснять, как и что. Хотя тот факт, что Долгоруковым заинтересовалась полиция – настораживает. И ежели Всеволода Аркадьевича вдруг арестуют, где гарантия того, что он, стараясь обелить себя и изобразить раскаяние, не расскажет о нем, Николае Постникове? Гарантии нет никакой…
Когда Розенштейн ушел, Николай Николаевич еще долго сидел в задумчивости. Потом, как бы стряхнув с себя невеселые думы, городской секретарь Постников резко поднялся из-за стола и вышел из кабинета.
Ну его к черту, этого полицианта Розенштейна! Лучше посмотреть веселенький водевильчик и посетить нумера мадам Жозефины. Там, сказывают, появилась такая мамзель – пальчики оближешь! Свеженькая и, что важно, из дворяночек. Ведь что главное в любовной игре? Думаете, страсть, нежность? Вожделение? Нет-с. Воспитанность, свежесть тела и кажущаяся непорочность. Последнее, господа, заводит более всего.
Что же касается Севы Долгорукова, то, пожалуй, надобно сказать ему, что им интересуется, и весьма настойчиво, помощник полицеймейстера Розенштейн. Пусть Всеволод Аркадьевич уберет за собой все хвосты. А то, не дай бог, и вправду могут его замести. А сие крайне нежелательно. Да и опасно. Этот Розенштейн – известная личность, коли пристанет, так ни за что не отцепится, пока своего не добьется. Истинно клещ…
Октябрь 1888 года
– Славно, славно, – Всеволод Аркадьевич, по своему обыкновению, стал расхаживать по кабинету, пуская к потолку кольца дыма. – Значит, говоришь, первоначальный капиталец наш клиент-мильонщик сколотил неправедными путями?
– Еще какими неправедными! – воскликнул Африканыч. – Этот летописец-краевед такое мне порассказал, что впору Феоктистову на «царевой даче» качаться, срок чалить. Причем весьма приличный. Представляешь, он вначале картишками баловался, плутовал дюже, потом больных лошадок простофилям спихивал, купчину одного кинул так, что того в долговую яму скинули, ворованными табунами торговал… Да и еще много чего за ним числится.
– Хорошая работа, – похвалил друга Сева. – Да, вот еще что, ты узнал, домик этой Наталии Георгиевны на чье имя записан?
– Нет еще, – ответил Неофитов. – Сегодня собираюсь нанести визит нашему поддужному корешку Коле Постникову.
– Отлично. Не тяни с этим делом, – сказал Долгоруков. – Компроментаж на Феоктистова нам нужен полный, чтобы ему и правда реальные срока грозили. И он бы это понимал…
– Хорошо, – ответил Африканыч. – Уже иду…
* * *
Николай Николаевич пребывал в блаженстве.
Вчерашний вечер все не выходил из головы: новая мамзелька-сиротка в заведении Жозефины и впрямь оказалась совершеннейшим чудом. Она была молода, крепка и пахла яблоками. Вернее, свежестью только что сорванного с ветки плода, разрезанного пополам. Когда она улыбалась, то вместе с белыми влажными зубками обнажалась полоска розовой десны, в которую хотелось немедля впиться долгим и страстным поцелуем.