Не зная еще, зачем так поступает, Сигурд сунул кошелек себе в карман и стремительно покинул палатку. И вовремя. По дороге со стороны города шли люди, хотя они, скорее всего, не обратили на него внимания. Мало ли кто ходит среди палаток. И чтобы не привлекать внимания и дальше, герцог не стал звать отошедшую в сторону лошадь и вскакивать в седло, а просто привычно чмокнул губами, призывая животное к себе, и повел коня на поводу, двинувшись к своему шатру.
Там, усевшись на свою походную кровать, просто роскошную кровать по сравнению с кроватью аварца, Сигурд налил себе кружку вина из кувшина и достал кошелек, чтобы рассмотреть его получше. У него не возникло мысли, что этот кошелек принадлежит тому, чей герб вышит на коже, потому что людей Годослава он видел у другой палатки. А из памяти выплыли рассказы, слышанные у костров – о рыцаре-бретере. А не под именем ли Ратибора этот бретер скрывается? Если это так, то герцог допустил оплошность, заявив назавтра о поединке с аварцем. Но не бывает бед безответных. И с такой бедой тоже можно бороться.
Сигурд вспомнил утро. Слишком хорошо Ратибор дрался в меле, чтобы быть простым воином. Один против четверых рыцарей-франков… И не только не позволил победить себя… Франки еле-еле успевали защититься от аварца. Такой воин, не скрывайся он из-за своего промысла, был бы давно и хорошо известен.
И именно Годослав заплатил ему, чтобы убить Сигурда!
Да, именно так! Рыцарь-бретер – определен…
Впрочем, как и тот человек, за которым рыцарь-бретер охотится…
Так решил герцог и спрятал кошелек в карман. Он усмехался, потому что понял, каким образом он победит даже бретера…
* * *
Герцог Трафальбрасс ошибся, думая, что остался незамеченным и неузнанным. Расстояние в самом деле было слишком велико, чтобы рассмотреть детали. Сам он даже не увидел, что за люди движутся в сторону лагеря. Не разобрал даже большую разницу в их росте. И если высокий рост не дал Ставру преимущества в зрении, то острый глаз стрельца позволил Барабашу рассмотреть и герцога, и палатку, из которой тот вышел. И даже громадная синяя шишка на лбу не помешала этому.
– Смотри-ка… – показал Барабаш пальцем. – Герцог Трафальбрасс заглядывал к нашему князю выпить стаканчик дармового вина. Интересно, поставил ему Годослав шишку наподобие моей?
– Я не могу разобрать… – сощурил глаза волхв. – Это точно Сигурд?
– Точно. Я разве когда-нибудь ошибался?
– И ты ничего не путаешь после знакомства с дубинкой брата Феофана? Он в самом деле вышел от Годослава? Я вот лично не могу ничего разобрать с такого расстояния.
– А я могу. И ничего не путаю. Если хочешь, я отсюда попаду стрелой Сигурду в левую ноздрю.
– Нет, лучше в правую… – пошутил Ставр необдуманно.
Барабаш быстро достал из налучья лук и приготовил стрелу.
– Могу и в правую… И даже в обход палатки, за которую он сейчас спрятался.
– Я пошутил. Разве можно стрелять в рыцарей, когда с ними не воюешь… – положил волхв руку на плечо Барабашу. – Но мне интересно узнать, что понадобилось Сигурду у Годослава. И где Далимил? Я его не вижу. И вообще тебе не кажется, что лагерь наполовину пуст?
– Что-то произошло… – сделал вывод Барабаш. – Уж не заглядывал ли сюда брат Феофан со своей дубинкой?
И он основательно потер шишку на лбу. Шишка болела, но когда ее потрешь с силой, болеть начинает весь лоб, и про шишку забываешь. Этим Барабаш и спасался…
Перед рассветом дежурный офицер стражи по приказанию короля обязательно распахивал полог палатки, расположенный всегда строго с юго-восточной стороны, и солнечный луч попадал в помещение вместе с утренней прохладцей. Карл имел завидную привычку вставать очень рано и приучил к тому же своих рыцарей и придворных.
В этот памятный и неординарный день он встал даже раньше обычного, вместе с тем самым солнечным лучом, что, поднявшись из-за далекой лесной полосы в землях бодричей, проник в палатку и осветил королевское ложе. И это несмотря на то, что вечером король лег спать довольно поздно из-за затянувшегося разговора с лучшими своими воинами, которым предстояло уже утром выступать на турнире. Разговора этого потребовал граф Оливье, рассказав, как неприлично вел себя герцог Трафальбрасс во время испытания Божьим судом.
Мало того, что погибли оба оруженосца Трафальбрасса, внешне воины настолько сильные и опытные в сравнении с противниками, что невозможно не усмотреть в их гибели промысел Божий. Следовательно, сами Небеса доказали, что Сигурд лжец. Но герцогу такого доказательства не хватило, и он вел себя совсем не подобающим рыцарю образом. Не умея сдерживать порывы буйного нрава, герцог еще и выскакивал в ристалище, обвиняя в предвзятости герольда, и, в конце концов, ускакал, не выслушав приговора, чем попросту оскорбил назначенного королем судью, а следовательно, и самого короля.
– Он дикарь, ваше величество, хотя и хороший воин, – настаивал на своем граф Оливье. – Дикарь-конунг, достойный возглавлять дикарей-викингов в грабительском морском походе, а вовсе не герцог и не рыцарь. И я думаю, что нашим рыцарям просто зазорно вступать в состязание с таким необузданным и невоспитанным человеком, как Трафальбрасс. Выставил себя в меле, показал искусство, наряду с простолюдинами… И за глаза ему этого хватит! Это уже слишком высокая для него честь! Ему не место там, где будут демонстрировать свое мастерство лучшие из лучших. Ведь каждый турнир в моем понимании – это не только состязание в воинском искусстве. Это еще и состязание в благородстве, в честности, в высоком духе!
Карл молча и в раздумье постукивал себя по отвороту сапога плеткой. Это была новая привычка короля, появившаяся всего несколько дней назад вместе с самой новой плеткой, изделием мастеров из Старгорода, преподнесенной королю Алкуином. И граф Оливье уже успел заметить, что точно такая же привычка внезапно, как болезнь, поразила многих придворных, которые стали бегать по лавкам Хаммабурга в поисках похожих плеток, чтобы при случае повторять королевские жесты. В Хаммабурге таких не оказалось, и слуги были срочно отправлены на поиски в Старгород, поскольку сами придворные в момент проведения турнира не имели времени на такую поездку.
– В этом ты, любезный друг мой, не прав… – не согласился с мнением воспитанника монсеньор Бернар. – Я прекрасно понимаю, как красиво звучат слова о высокой рыцарской чести, но я также слегка понимаю и другое. Если мы откажем Трафальбрассу в праве на участие в джаусте, то откажем всему королевскому дому Дании в уважении. Это первое, и немаловажное. Мы не должны уподобляться родственникам Готфрида. Оскорбляя других королей, любой король оскорбляет королевское достоинство вообще, в том числе и собственное. Точно так же, как, оскорбляя постороннего вельможу, вельможа оскорбляет и себя. Второе, на чем я хочу заострить внимание, тоже не менее важно. Наша рыцарская репутация! Сигурд у всех на глазах показал, какой он прекрасный боец. Он сумел не просто победить, но убить трех наших рыцарей в меле. Хотя лично мне в ристалище больше понравился князь Ратибор. Но о Ратиборе не говорят в народе, считая его чужим. Даже более того, многие видят в нем потенциального врага, потому что аварские набеги высосали всю кровь у тех, кто живет чуть южнее. Но вести об этом доходят и до северян. А вот о Сигурде говорят на каждом углу. Он стал среди саксов почти героем. Он и сам себя чувствует таким, потому что по своему скудоумию и зазнайству не понимает разницу между рыцарями, участвующими в меле, и теми, кто составит костяк турнирных зачинщиков. Любой из них выглядел бы в меле ничуть не хуже Сигурда. Бог с ним, с Сигурдом. Но этого же не понимает, к сожалению, и народ. И если мы не допустим его завтра в ристалище, то все местные простолюдины, которым недоступны высокие рыцарские помыслы, посчитают, что король после меле испугался за своих хваленых рыцарей. И не допустил Сигурда только по этой причине.