– Тебе было нелегко сказать такое, – проговорил он сиплым голосом. – Но еще труднее мне будет ответить «да». Хоть мы и на краю гибели, но наш бог запрещает нам смешиваться с другими народами. Он тут же оставит нас!
Рус сказал громче:
– Подумай, ребе. А вдруг по нашим следам идет погоня? Они могут с наскока взять этот град, а потом погнаться за вами…
– А мы им зачем?
– Дабы убедиться, что никто не ушел с вами. А настигнув, все равно истребят: недаром же, мол, гонялись? Это закон войны, сам знаешь. А если останемся все здесь, то с вашими знаниями града и потайных мест и с нашими топорами мы защитим эти земли!
В дверь заглядывали, там нарастал говор. Соломон, не поворачиваясь, велел громко:
– Пейсах, быстро беги за старейшинами. Мы должны перед Исходом… поговорить. Пусть соберутся все. Это очень важно!
Троих пришлось снимать с повозок, а один уже выехал за городские врата. Конники Руса догнали, но Аарон, это его домочадцы покидали город первыми, уперся, пришлось уговаривать посланным Соломоном иудеям.
Они собрались в доме Соломона. По слову Руса доставили Корнилу. Волхв недоумевал, а Рус сказал ему горячим шепотом:
– Я предложил им перезимовать. Понял? Я не хочу, чтобы они замерзли в дороге!
Корнило, к великому облегчению Руса, кивнул. В глазах волхва было понимание и сочувствие. Рус надеялся, что волхв истолкует его заботу об иудеях всего лишь как желание спасти Ис, она тоже уезжает с иудеями, но Корнило сказал неожиданно:
– У нас сложили головы лучшие воины. Да и у них тоже…
Он умолк, Рус спросил быстро:
– Ну и что?
– Я говорю, – замялся Корнило, – что иудеи, хоть и тупой народ, но сумели накопить кое-какие мелочи по части врачевания… Да и сады у них, я таких даже в наших теплых краях не зрел. Да и разное всякое знают… Без пользы нам, но все-таки интересно.
Рус спросил настороженно:
– Ты это к чему речешь?
Корнило отступил, давая дорогу дряхлым старцам. Их вели под руки в дом, те опасливо посматривали на громадных скифов.
– Да так, – ответил он неопределенно. – Если, смекаю, за зиму не успеем все от них перенять… то пусть и дольше останутся. А что? Не облезем.
Сердце Руса колотилось так отчаянно, что стало трудно дышать. Кровь бросилась в голову, заломило виски. Все уже уселись за большим столом, слуги исчезли. Соломон вопросительно смотрел на скифов. Рус кивнул, быстро сел на лавку. Все взгляды были обращены на него. Он откашлялся, впервые в жизни чувствуя такое смущение, в то же время кровь гремела в ушах, он старался сдержать голос, что дрожал и куда-то торопился:
– Я предлагаю вам… остаться на эту зиму. Лучше ехать весной, когда земля подсохнет. А еще лучше остаться дольше… намного дольше! Да что я говорю… Рука не дрожит, когда вздымаешь залитый кровью меч, когда рубишь и вырываешь сердца, а сейчас… Что вяжет мой язык так люто? Почему не могу сказать, что мы сгубили в кровавой резне лучших воинов. Ваших и наших. Конечно, и мы, и вы знали похуже времена. Ваше племя пошло от единственной пары, и наше – тоже. Но сейчас могут по нашим следам прийти недобрые. И второй раз уцелеть уже не удастся. Если же мы объединим наши племена… а почему нет?.. смешаем нашу кровь… ну, пусть не сразу!.. сможем выстоять против всего мира.
Он сел, чувствуя себя странно опустошенным после такой длинной для скифа речи. По лбу поползли капли пота. Он боялся смахнуть их, держал лицо строгим и надменным.
В гробовом молчании старейшины Совета обменивались осторожными взглядами. Один старец, по виду едва ли не самый древний, покачал головой:
– Как могут наши племена слиться, пусть даже в далеком будущем, или даже жить на одной земле? У нас столько законов, которых вы исполнять не станете. А для нас они обязательны. Еще Ной велел соблюдать! К примеру, не есть мясо с кровью, оторванное от живого существа…
Рус вскинулся, один из древнейших обычаев, поддерживает воинственный дух, отказаться нельзя никак, но Корнило, к его удивлению, шепнул:
– Соглашайся.
– Ты сдурел? – прошептал Рус яростно.
– Нет законов для всех, – шепнул Корнило. Он посматривал на старцев хитро. – Даже у них, думаю, нет… В самом деле, нечего печень убитого врага жрякать всему племени. Да, сказать правду, наше племя никогда и не ело такое мясо с кровью. Смекаешь?.. А вот для воинов, убивших врага в бою, этот обычай останется. Еще не понял? Воины и так как бы за племенем или над племенем. Упражняются с мечами, бегают с двухпудовыми камнями, прыгают в доспехах в воду. Разве так живет племя? Воины – это уже не племя, а отдельная дружина.
Вид у старейшины был скептический, он ожидал отказ, но Рус вдруг прямо встретил его взгляд:
– Согласен.
В комнате пронесся шепот изумления. Соломон переспросил неверяще:
– Ты запретишь своему племени есть мясо с кровью?
Рус кивнул:
– Именно так, как ты сейчас сказал.
В свою очередь к уху Соломона наклонился Аарон, спросил подозрительным шепотом:
– Думаешь, они будут соблюдать эти заветы?
– Нет, не думаю, – ответил Соломон с грустной улыбкой. – Они слишком бесхитростны. За версту видно, когда собираются солгать… Но соблюдение правил наполовину уже лучше, чем полное бесправие. Главное, что мы можем сделать, – это ввести эти правила в закон. А где ты видел, чтобы законы выполнялись охотно? И целиком?
– Хочешь сказать, что постепенно…
– Да. Скифы еще не знают, чего можно добиться медленным давлением шаг за шагом.
Рус поднялся, разговоры оборвались. Все взоры были на огромной фигуре варварского князя. Он сказал громким мужественным голосом:
– Мне надо в свой стан. Но я вернусь за вашим словом.
Он кивнул Корниле, тот нехотя поднялся. Надо дать старцам поговорить без чужих ушей, обсудить, посоветоваться со своим богом.
Когда стук копыт затих, тишина словно взорвалась голосами. Соломон чувствовал, что слишком ошеломлен, чтобы сказать что-то стоящее. Сидел, прислушивался, сам не открывая рта, наконец потихоньку выбрался из-за стола. Старейшины срывали голоса в споре, воздух накалился.
Соломон вышел на крыльцо, по улице несся всадник, распугивая людей. Конь остановился у крыльца как вкопанный. Ис спрыгнула легко, щеки ее горели как утренняя заря.
– Я… я не верю… – воскликнула она. – Ни тому, что Рус мог такое предложить, ни тому, что вы можете согласиться!
Она трепетала как мотылек на ветру. Соломон любовался ею с грустной улыбкой: