Рус, замешкавшись, вытащил из петли палицу, осторожно пристроил ее возле меча и топора.
Ему показалось, что в толпе кто-то хихикнул, но когда оглянулся, лица у всех были торжественными и тревожными. Гойтосир подвел к колоде ребенка, рывком ухватил за мягкие волосенки на затылке. На миг навстречу небу взглянуло белое детское горло, тут же в руке верховного жреца блеснул нож, горячей струей брызнула алая кровь. Цепко держа ребенка одной рукой за плечо, другой за волосы, Гойтосир направил струю крови на оружие троих братьев, окропил щедро, затем, отбросив ненужное тельце, воздел руки к небу с зычным воплем:
– Жертва!.. Вам, боги и прародители!
Ему подвели еще двух, кротких как овечки, тихих и бледных. Уже молча, торопясь, он заколол – дети особо угодная богам жертва. Кровь щедро текла по каменной плите, впитывалась в землю. Гойтосир изрубил жертвенным топором тела на куски, разбросал, щедро разбрызгивая кровь. Подошел Корнило, его острый взор метнулся к братьям. Чех, Лех и Рус медленно выступили вперед.
Гойтосир снова воздел к небу залитые по локоть руки:
– Гой ты еси, великий Скиф!.. Узри и подай знак своему племени!
Все затихли, смотрели в небо. Всего два облачка, оба застыли в безветрии, не двигаются, солнце светит ярко. Синева уже с бледностью, как всегда при переходе к осени. Уже и листья кое-где желтеют, но солнце еще жарит, как в разгаре лета.
– Колоксай! – вскричал Гойтосир. – Солнце! Подай знак своему потомку – Чеху!
В томительной тиши все ждали. Где-то заплакал ребенок, на него свирепо зашикали. Бабу тут же вытолкали, велели не высовывать рыла из повозки. Гойтосир выждал, побрызгал кровью из чаши на меч среднего брата, вскрикнул еще мощнее:
– Тогда подайте знак отважному Леху, вашему праправнуку!..
Люди едва успели вскинуть головы, как над головами пронеслась, шумно ляпая по воздуху крыльями, серая утка-кряква. Внезапно прямо из солнца, так показалось ослепленным глазам, выметнулся сверкающий оперением белоснежный сокол-сапсан. Прямо над головами он ударил в утку с такой силой, что брызнули серые перья, люди услышали глухой удар, а сокол подхватил добычу крючковатыми лапами и унес, уже работая крыльями неспешно, с ленивой уверенностью.
Одно перо, колыхаясь в воздухе, медленно опустилось на колоду. В толпе пошел оживленный говор. Перо скользнуло по залитому кровью лезвию меча, прилипло. Гойтосир вскинул кулаки, потряс в победном жесте. Гул в толпе стал гуще. Гойтосир повернулся к неподвижным братьям, вскричал ликующе и страшно:
– Жертва принята!
Лех вскричал с такой торопливостью, что голос сорвался на щенячий визг:
– Что?.. Что сказали боги?
Волхв торжественно воздел руки, заговорил громко и властно, но Чех и Рус, зная его хорошо, уловили в голосе волхва нотку удивления:
– Твое… племя… не сгинет!
Вздох облегчения вырвался из груди Леха. Он едва не подпрыгнул, щеки порозовели. Огромные ладони были прижаты к груди, как у ребенка, что выпрашивает лакомство.
– А еще?.. Что еще?
– Боги говорят, – продолжил Гойтосир мощным голосом, дабы услышали все собравшиеся, и голов уже рябило море, – что путь твой будет велик и горд!.. Ты найдешь обетованные земли, где земля настолько жирна, что из нее можно давить масло. Трава там сочная и сладкая, в реках тесно от рыбы, стаи жирных гусей не боятся человека, ибо никогда не зрели людев… Олени будут подходить к вам и брать хлеб из ваших рук, а непуганые птицы садиться вам на плечи.
Народ радостно загудел. Родня Леха кричала и била рукоятями топоров в щиты, дудела в трембиты. Лех слушал в радостном нетерпении и, не выдержав, перебил:
– А люди, люди!.. Что будет с нами?
– Великая дорога, – сказал Гойтосир медленно и торжественно, – великая… Но я говорю не о той, что предстоит проделать верхом на колесах и в повозках. Это закончится скоро. Отныне и навеки! Я говорю о великом пути твоего отряда, что станет племенем, а потом народом… Великим народом!
За очерченным кругом раздались исступленные крики. Измученные люди потрясали оружием, подбрасывали шапки, били рукоятями топоров и палиц в щиты. Хрипло и страшно ревели испуганные шумом волы, ржали кони.
– Мы будем жить, – вскрикнул Лех. – Мы будем жить!
Глаза Гойтосира остро блеснули:
– И не только, Лех. И не только.
Лех дрожал, сердце от волнения едва не разламывало грудь, дыхание вырывалось хриплое, горячее. Он переступал с ноги на ногу, надо что-то делать, иначе его разорвет на части.
– Слава богам! – вскрикнул он страстно. – Слава!.. Мы создадим то, о чем мечтает каждый вождь. Мы совершим!.. Мы сделаем! Мы сумеем…
Его трясло, с губ срывались бессвязные слова, крики, бормотание, но Чех и Рус, да и не только они, хорошо знали, что говорит Лех. Каждый вождь или сын вождя, а то и просто сильный духом мужчина, мечтает взять несколько женщин и уйти на незанятые земли, чтобы там наплодить новое племя, дать им с самого начала свои законы и правила жизни, которые сделают его племя самым великим и славным из всех племен, а потом и из всех народов земли.
Новые народы именно так и возникают, когда какая-то семья бежит от преследований в дремучие леса, непроходимые болота или бескрайние степи, а потом спустя время – кто его считает? – оттуда выходит неведомое племя могучих и свирепых людей, нападает, убивает и захватывает земли, побивает высланные против них отряды и войска, утверждает и расширяет свою власть, и вот уже великие государства в тревоге и страхе шлют посольства, умоляют о дружбе, предлагают тцарских дочерей в жены и наложницы, а сыновей – в заложники…
Гойтосир повернулся к Чеху и Русу. Узкие губы сжались, он несколько мгновений рассматривал братьев. В толпе стало мертвенно-тихо, каждый затаил дыхание.
– Теперь боги скажут слово Чеху, – изрек Гойтосир медленно. – А что изрекут, того не смогут отменить ни они сами, ни… чужие.
Рус переступал с ноги на ногу. Солнце жгло голову, но между лопатками было холодно, будто приложили лезвие ножа. Среди толпы он постоянно вычленял бледное взволнованное лицо Ис. Она не отрывала от него больших темных глаз, иногда вскидывала руку, пальцы шевелились, и он чувствовал, как от их кончиков струится тепло.
Солнце поднялось в самый зенит, затем неспешно сползло к закату, небо окрасилось в багровые тона, а знака от богов все не было. Вокруг капища уже полыхали костры, люди ставили котлы с водой, жарили мясо, далеко не уходили, ждали.
Чех высился у ограды как свежеотесанный столб из дуба. Недвижимый, широкий, он стоял, сложив могучие руки на груди. Лицо было недвижимым, глаза из-под приспущенных век смотрели прямо. Он выглядел бесстрастным, даже Русу иногда так казалось, но в другие моменты замечал либо напряженные, как для боя, плечи, либо сжатые губы, либо старший брат спохватывался и приклеивал к губам лишнюю сейчас легкую улыбку.