– У нас таких привязывают за ноги, – сказала она медленно, – к верхушкам деревьев… А потом отпускают!
Гридни пыхтели, один сказал с натугой:
– Неплохой обычай. И воронам не надо топтать землю.
– Только все слишком быстро, – добавил второй недобро. – Нет, когда на колу – это лучше.
А третий обронил укоризненно:
– Больно ты добрая, княгиня!
Она не поверила своим ушам. Уже и русы начинают называть ее княгиней? И никто не смотрит как на пленницу. Видно по глазам, лицам, повадкам. Или потому, что сообщила о заговоре?
– Надо спешить, – сказала она. – Кто знает, как там обернется? Прямо во дворе растут две березы!
В проеме возникла сгорбленная фигура. Когда человек разогнулся, Ольха ахнула, увидя разбитое в кровь лицо Павки. Он успокаивающе улыбнулся ей толстыми почерневшими губами:
– Нутро цело, остальное заживет. Собирались тешиться долго. Хлопцы, княгиня права. Покончим с ним быстро! Надо спешить к Олегу.
Спускаясь по лестнице, Ольха оскальзывалась на залитых кровью ступеньках, переступала через трупы. Только теперь поняла весь размер заговора против Ингвара. Сюда были стянуты все, верные Студену, и все полегли благодаря прожженному Рудому, который на хитрость ответил коварством и двойной хитростью. Если Студен вероломству научился у русов, которые столкнулись с тем в прогнившем Царьграде, то сами русы учились у изворотливых греков, которые спать не лягут, если не обманут, не соврут, не украдут и не нарушат клятву.
В корчме столы были перевернуты. Абрам с одним помощником ползали по полу, спешно замывали кровь. Убитых уже вынесли. Несмотря на кровавую бойню, торговля должна продолжаться. Свет не кончается на одной драке, пусть и очень кровавой.
Дверь на выходе висела на одной петле. Солнечный свет слепил глаза, воздух был свеж, с легким запахом свежепролитой крови. У коновязи стояли кони, а через раскрытую дверь конюшни Ольха углядела свою белоснежную кобылу.
Двое быстро залезли на березы, привязали веревки, внизу дружно потянули вниз, прикрепили пригнутые вершинки к торопливо вбитым в землю кольям. Студена бросили оземь, быстро и умело привязали крепко-накрепко правую ногу к одной вершинке, левую к другой.
Руководил Павка, трое уже выводили коней. Один гридень, взглянув на Ольху, молча подвел ей кобылу и опустился на одно колено. Ольха благодарно кивнула, без такой ступеньки не влезла бы, тело стонет от боли.
Натянув поводья, сказала нетерпеливо:
– Павка, заканчивай!
Тот оглянулся, на обезображенном лице усмешка была волчьей.
– Сейчас-сейчас! Не тревожься, Ингвар и Рудый поспеют вовремя. Да там еще и Асмунд.
– Я не о том тревожусь, – сказала она сердито. – Как бы они не подрались.
Лицо Павки стало серьезным. Он вытащил из-за пояса нож:
– Хошь перерезать?
Ольха заколебалась, но подумала, с каким трудом дается каждое движение, только-только села так, что не больно, покачала головой:
– Кончай скорее.
– Добрая ты, – сказал Павка уважительно. – Прямо ангел.
– Кто это? – не поняла она.
Павка ухмыльнулся:
– Да это… такие… ну, как-нибудь расскажу. В Царьграде чего только не узнаешь.
Он начал пилить туго натянутую веревку. К другой ноге подошел Боян, приставил острое как бритва лезвие к дрожащей от напряжения веревке. Подул ветерок, листья тревожно шелестели. Студен застонал сквозь зубы, закрыл глаза. Путы сняли, руки были свободны.
Павка сопел, пилил. С другой стороны ждал Боян, готовый перехватить веревку одним движением. Студен дышал все чаще, лицо его покрылось крупными каплями пота. Внезапно он вскрикнул, широко открыл глаза. Его пальцы судорожно ухватились за вбитые в землю колья.
– Во-во, – сказал Павка удовлетворенно. – Посмотрим на крепость твоих рук… Мужик ты был здоровый.
Он полоснул по веревке сильнее, и Боян, уловив движение друга, перерубил веревку на своей стороне. Студена рвануло вверх и в стороны. Он успел страшно закричать, туго натянулись жилы на руках, но пальцы соскользнули с кольев, и вершинки берез освобожденно взметнулись к небу, там был треск, хлопок, и березки закачались, размахивая окровавленными половинками. Вниз плеснуло, как из ведра, кровью, посыпались внутренности, а кишки протянулись между вершинками от дерева к дереву.
Ольха отвела взор, ударила коня под бока сапожками. Багдадская кобыла прыгнула вперед так резко, что Ольха едва не вылетела из седла. Чудом успела направить в раскрытые ворота. За полверсты от корчмы ее догнал Павка, а сзади мчались еще с десяток дружинников. Матерых, отборных, закаленных. Какие бы ни были богатыри у Студена, но Рудый, похоже, предусмотрел и это.
Лишь сейчас Ольха вспомнила, что видела только троих раненых из его дружины, а убитых не было вовсе. Коварный Рудый! Наверняка ухитрился и здесь одолеть какой-то хитростью, вывертом, обманом!
В лицо дул холодный после дождя ветер, а спину грело солнце. Ольха поблагодарила богов, чувствуя, как возвращаются силы. Любые раны заживают быстрее, если с души свалится камень. Она страшилась гнева Ингвара… нет, его недоверия, презрения, а он слова не бросил в упрек!
Разве что, подумала внезапно, все еще не считается с нею как с человеком. Козу трудно винить, что забралась в огород, на то и коза, животное неразумное, так же многие русы, как успела заметить, относятся и к женщинам. Даже то, что гридень подставил ей колено, или то, что начинают звать княгиней… Все делают скидку на то, что женщина.
«Не знаю даже, – подумала она в сердитом смятении, – хорошо это или плохо. Ладно, сейчас об этом думать некогда».
Впереди вырастала черная стена леса, словно в насмешку названного Светлолесьем. Может быть, так в древности и было, а сейчас надвигались деревья с черной корой, корявые, с узловатыми перепутанными ветвями. От него веяло за версту опасностью.
Павка пригнулся, гикнул, и деревья расступились, помчались по обе стороны узкой тропки. Даже не человечьей, а звериной. Звери по ней ходят на поля, жрут посевы, пытаются вытеснить человека. Воздух стал холодным и влажным, с листьев сдувались капли дождя.
– Куда мы скачем? – крикнула Ольха.
– Я знаю, где будет охотиться Олег! – крикнул Павка.
– Успеваем?
– Не знаю, – ответил Павка честно.
Олег прыгнул со скачущего коня, длинное лезвие ножа взвилось в воздух. Он упал на спину убегающего кабана, дыхание от удара вылетело со всхлипом. Лезвие вошло в тугую плоть, как в теплое масло. Он слышал треск разрываемых железом мышц.